Дмитрий Казаков - Идеальное отражение

— Даже несмотря на то что так утверждает пророк? — Синдбад сложил губы трубочкой.

Дисциплина в «Пламенном Кресте» жёсткая — это всем известно, стоит кому только усомниться или отклониться от «генеральной линии партии», как добрые единоверцы отправляют его на костёр.

— Я не верю, что он — пророк. — Иеровоам отвёл глаза. — Пророк не может быть таким… убивать…

— А ну-ка рассказывай, — потребовал я. — Как ты с подобными мыслями докатился до жизни такой!

Делать всё равно пока нечего, нужно выждать ещё как минимум часок, прежде чем можно будет сунуться в гипертоннель. Почему бы не послушать пока историю праведника, который не глядит в рот своему Дьякону?

Выяснилось, что наш новый знакомый недавно откликался на кличку Колючий и принадлежал к «питерцам» — группировке молодых ребят, промышлявших на границе локации Соснового Бора. Они водили желающих через Барьер, пользуясь ветками метро и тектоническими разломами, понемногу таскали артефакты, доставляли грузы и мечтали о том, чтобы стать настоящими сталкерами.

— Меня бабушка с детства в церковь водила, — говорил Иеровоам, глядя сквозь меня куда-то в звёздное небо, которое постепенно затягивали тучи, — я к десяти годам все молитвы выучил, а потом, когда она погибла, в пятьдесят первом, я сам продолжал ходить, и свечки ставил, и всё прочее…

Сам я к «опиуму для народа» отношусь прохладно, но искреннюю веру уважаю.

Наш новый приятель после Катастрофы сумел выжить, прибился к питерцам и даже заработал денег на имплантацию — вставил себе метаболический имплант, чтобы не так опасно было ходить в локацию. Подумывал о том, чтобы дополнить его ещё парой полезных приспособлений, но тут Крамор, старший группировки, отправил Колючего в очередной рейд.

— Ну и встретили они нас у Красной Горки, — сказал Иеровоам, или в этот момент скорее Колючий, и злость прозвучала в его голосе: — Троих парней на месте положили, а меня только ранило. Я лежу, молитву читаю, а с ними тогда Дьякон был, он услышал. Решил, что это знак Божий, спросил — верую ли я в Господа, а затем предложил у них остаться.

Понятное дело, что пацан согласился. Не на смерть же ему идти?

Лучше живой праведник Иеровоам, чем мёртвый питерец Колючий.

Дальше рассказ мальчишки стал более интересным — полгода он проходил в послушниках, доказывал верность Дьякону и его своре. Использовали его в это время для всякой грязной работы, подручных дел, и оружия в руки не давали. Зато потом организовали нечто вроде посвящения, в той самой церкви Неопалимая Купина, что неподалёку от тамбура в Сосновом Бору, нарекли Иеровоамом и устроили ему имплантацию.

— Ба, а у праведников свои мастерские есть? — удивился Синдбад. — А я и не знал.

— Чего бы им и не быть, и мастерским, и финансам, и всему прочему? — Я пожал плечами. — Будь эти типы с крестами на рукавах просто бандой агрессивных сумасшедших, от них давно ничего бы не осталось.

Если бы дела обстояли так, Дьякон и его секта исчезли бы после первой военной операции против них, году эдак в пятьдесят третьем. Но они пережили и её, и несколько последующих, и сумели довольно неплохо устроиться, стать одной из реальных сил Пятизонья.

— Ну, так чего дальше? — спросил я, глянув на пленника.

— А ничего. В прошлом сентябре я взял в руки «мегеру», и вот, с ними… — Тут Иеровоам улыбнулся совершенно взрослой улыбкой. — Но противно. Верят они вроде, но при этом заповеди нарушают… Думал пару раз сбежать, так куда мне теперь, с имплантами? За Барьер не выйти, а внутри него всегда найдут и устроят… искупление грехов…

Огненное такое, жаркое, чтобы с грехами ещё и тело заблудшего в пепел сжечь.

Не сказать, что я проникся к мальчишке симпатией — понятно, что крови на нём за эти полгода накопилось достаточно, но после допроса желание пристрелить его ослабло. Судя по озадаченной физиономии, схожие чувства одолели и Синдбада, так что мы переглянулись и перешли на разговор через М-фоны.

«Что с ним делать будем?» — спросил я.

«Не знаю, — отозвался Синдбад. — Зла на него у меня нет».

«И у меня. Может быть, просто отпустим?»

«Без оружия, маркеров и остального? Это, считай, та же смерть».

«Ну не волочь же его с собой до ближайшего детского сада?» — Я понял, что начинаю злиться, и это мне не понравилось — не тот вопрос, чтобы из-за него поддаваться эмоциям.

Хотя стоило признать, что Колючий напомнил мне меня в его возрасте, когда я после детского дома пытался устроиться в обычной человеческой жизни и только пришёл в университет, озлобленный, никого не боящийся, сердитый на весь мир и ничего хорошего от него не ждущий.