Дмитрий Казаков - Черное знамя

© Дмитрий Казаков

22 сентября 1938 г.

Казань

За время, что Олег провел вдали от столицы, здание министерства мировоззрения изменилось мало.

Такси, привезшее Одинцова на площадь Евразии, развернулось и укатило, а он стоял и смотрел так, как будто видел это все в первый раз – могучие колонны из багрового гранита, широкая лестница, золоченые ручки дверей, громадные окна, закрытые изнутри тяжелыми занавесками цвета спекшейся крови.

Зримое воплощение мощи ведомства Паука, раскинувшего свою паутину по всему миру.

Плетущего ее неутомимо, извергающего потоки информации, что растекаются в стороны, проникают в каждый дом, в казармы солдат и в хибары пастухов, в кабинеты чиновников и квартиры ученых.

Да что там в дом, невидимые нити пробираются в голову каждого гражданина Вечной Империи, и опутывают его мозг серым клубком, прорастают внутрь, и этот гражданин начинает думать так, как нужно, так, как предписано…

Образ колоссальной паутины заставил Олега вздрогнуть, холодок побежал от макушки к копчику. Он поежился, поднял воротник плаща, защищаясь от ледяного ветра, и тяжело, постукивая палкой, зашагал по тротуару.

Совсем не так – легко и быстро – как привык.

И совсем не туда, куда привык – вот к этим широким дверям, чтобы пройти через них, небрежным кивком ответить на приветствие охранника, и дальше на третий этаж, где располагается отдел общей пропаганды…

Проклятье, к чему ворошить то, что осталось в прошлом?

Но ведь сам попросил таксиста высадить его именно здесь, хотел посмотреть, вспомнить… Поддался идиотскому порыву, хорошо зная, что ни к чему хорошему это не приведет, что пропуск его аннулирован, и что предписание за подписью того же Паука закрыло Одинцову Олегу Николаевичу путь во «дворец» министерства мировоззрения.

Над Казанью царил холодный сентябрьский день, в серой пелене, затянувшей небо, кое-где проглядывали пятна голубизны. Редкие прохожие то и дело поглядывали вверх, на лицах читалась опаска – благодаря тому же Пауку, раструбившему на весь мир о невиданной победе, все знали, что несколько дней назад самолеты империи атаковали Суэцкий канал, и многие теперь ждали ответного удара англичан.

Глупость… ни один самолет, даже дальний бомбардировщик не доберется до Казани.

Ни у Британии, ни у Франции, ни у Японии нет таких аэродромов, откуда можно угрожать столице. Даже Москва в безопасности, разве что Питер может подвергнуться нападению, да и то очень вряд ли.

– Олег! Ты? – негромкий окрик ударил в спину, заставил Одинцова сбиться с шага.

Он неловко, едва не запнувшись о палку, повернулся.

Застывший у обочины большой черный «Линкольн Зефир» блестел, точно начищенный ботинок. Задняя дверца была распахнута, и от нее к Олегу шагал плотный мужчина во френче, и на усатой физиономии его красовалась привычная кривая усмешка.

– Я, – сказал Олег. – Кто же еще?

– Ну, я бы не сказал, что ты сильно похож на прежнего себя, – как и главный корпус министерства, Владимир Кирпичников, тайный советник, начальник отдела общей пропаганды и талантливый журналист, пишущий под псевдонимом «Ставский», за последнее время изменился очень мало.

Те же быстрые движения, скрип сапог, запах табака, взгляд уверенного в себе человека и крепкое рукопожатие.

– После того взрыва в Стамбуле поговаривали, что ты… разное, – сказал Кирпичников, и улыбка его, ничуть не изменившись, стала вдруг фальшивой, как радостный оскал дешевой куклы. – Я был не против, чтобы ты вернулся, но это сам шеф решил… ты понимаешь, он сказал, что мы должны идти в будущее, и что инв… такие люди не в силах выдержать наших нагрузок… ты же сам знаешь, что это правда.

– Да, я понимаю, – проговорил Олег, испытывая желание закрыть глаза, чтобы не видеть самодовольной физиономии бывшего начальника. – Ты не беспокойся… все будет нормально.

– Да, конечно, конечно, само собой, – в голосе Кирпичникова прорезалось облегчение. – Увидимся как-нибудь, ты же теперь тоже в столице будешь? Ладно, я побежал, встретимся как-нибудь, обязательно, вот только в делах просвет наступит.

Он еще раз потряс руку Одинцова, и заторопился прочь.