Артем Мичурин - Еда и патроны

— Интересно, — кивнул я, дождавшись окончания рассказа. — А про совесть что?

Валет посмотрел на меня с выражением недоумения переходящего в жалость.

— Дурак ты совсем ещё. Вроде умный, а дурак. Мойся иди, скоро жрать будем.

Вернувшимся с вечерней вахты Фаре и Репе я рассказал заранее припасённую историю, о том, как Крикун на обратном пути свинтил куда-то по своим делам, да так и не вернулся. Фара тут же вспомнил недавний случай, о котором упоминал Валет, и предложил сутра наведаться к заводским, пока те снова не накачали Крикуна сивухой до предсмертного состояния. Я горячо поддержал эту идею. А на следующий день вместе со всеми материл проклятых самогонщиков, возвращаясь ни с чем. Ходили мы и к вокзалу, но тела там уже не было. Поиски продолжались целую неделю. Опросили, кажется, половину Арзамаса. Никто ничего не видел. Поначалу изображать сердобольного товарища мне удавалось с трудом. Но уже на третий день я привык, вошёл в роль полностью.

Сильнее всех горевал Репа. Чем дальше, тем тяжелее. День за днём он, убеждаясь в бесплодности поисков, замыкался. Вечером шестых суток я впервые увидел его плачущим. Репа сидел в тёмном углу коридора на холодном бетоне, его руки безвольными плетьми лежали между вытянутых ног, а по щекам катились слёзы. Абсолютно беззвучно. Ни рыданий, ни всхлипов. Он был похож на мертвеца. А я прошёл мимо. Хотел остановиться, но…

Жизнь без Крикуна стала другой. Разговоры не клеились. Дни, когда для трёпа не приходилось искать темы, остались в прошлом. Мы всё больше времени проводили порознь, объединяясь лишь на очередное дело.

Я сблизился с Валетом. Не знаю почему, но общение с ним мне теперь давалось легче, чем со старыми друзьями, словно у нас была единая частота. Он продолжал учить меня, я учился. И находил в этом удовольствие. Настоящее. Ни с чем не сравнимое. Будь то оттачивание ножевых ударов, упражнения со струной или подаваемая Валетом в полушутливой манере техника использования пилы Джигли — всё проглатывалось мною с жадностью неделю некормленой свиньи. Хотелось ещё, несмотря на усталость, мозоли и порезы. Чувство клинка одним точным движением разваливающего плоть, входящего, как по маслу, меж рёбер, стало приятнее всего, что я знал раньше. Два чисто отработанных заказа укрепили уверенность Валета в правильности выбранного пути, пересилив сомнения относительно моего здоровья. А сомневаться было в чём. Головные боли участились. Ещё трижды, не считая первого случая, я терял сознание. Правда, ненадолго. Валет даже раскошелился на врача из Чистого района. Тот посмотрел, выслушал, дал заключение — мигрень, прописал покой, сон и пятьдесят грамм горячительного в случае очередного приступа. Совпадение или нет, но после визита эскулапа, обмороки прекратились. Приступы ослабли. Постепенно я научился контролировать боль.

Фара завёл корешей в Рабочих порядках, и всё свободное время тёрся с ними. Из скупых рассказов выходило, что ничего серьёзного они собой не представляют, выполняя, по большей части, роль мальчиков на побегушках для Потерянных. Валет не возражал. Его вообще мало волновали занятия подопечных, пока те продолжали приносить стабильный доход. А пайку свою Фара отрабатывал добросовестно.

В отличии от Репы. Со смерти Крикуна тот так и не оклемался, хотя прошло уже больше года. Дружбы ни с кем не водил. Даже разговаривал, казалось, через силу, лишь по необходимости. В свои двенадцать лет Репа выглядел пожилым карликом — сутулый, осунувшийся, с болезненной чернотой вокруг мутных глаз, и неизменным запахом перегара, который сопровождал его даже во время работы. С таким положением дел Валет мириться не мог. Первый разговор «по душам» остался без внимания. Второй проходил уже на сильно повышенных тонах. Выражений Валет никогда особо не выбирал, а тут и вовсе превзошёл себя. Слыша то, что доносилось через стену, я не удивился бы, получив соответствующие указания, теперь уже относительно Репы. И, сказать по-правде, узелка бы собирать не стал. Но на сей раз моё участие не понадобилось. Следующим утром я проснулся от крика Фары. Тот прибежал весь красный, и потащил нас с Валетом в коридор. На идущих вдоль стены трубах, висел Репа. Ноги его были согнуты в коленях, а носками касались пола. Шею стягивал шнур. Лицо посинело, язык вывалился изо рта, глаза закалились. Пахло мочой. Умирал он, похоже, долго. Накинул привязанную к трубе петлю и поджал ноги. Судя по ссадинам и широкой лиловой полосе, опоясывающей шею, попыток было несколько. Вздёрнуться по-людски не дал низкий потолок, а делать это на улице Репа отчего-то не захотел.