Артем Мичурин - Еда и патроны

— Ну, раздайте что ли и мне.

— Садись, — Фара собрал колоду и, перетасовав, раскидал на четверых. — А чего смурной такой? Из-за велика что ли?

— Да, — я подтащил стул и взял шесть причитающихся карт, тёртых перетёртых, с почти неразличимым от грязи рисунком рубашки. — Дорого отбашлил. Он больше двух монет не стоит.

— У богатых свои причуды, — усмехнулся Репа. — Останутся детали лишние, шурупы там, гайки, мне отдавай, я решил Крикуну руку новую выправить. А то видишь, как мучается, — кивнул он в сторону нашего инвалида, вынужденного совершать сложные телодвижения, в попытке справится с картами одной рукой. — Аж смотреть больно. Думаю зажим ему сделать крюком согнутый, чтоб и подцепить можно было, и вложить что нужно. Чего? — обернулся он на «лай» Крикуна. — Ага, конечно, ещё изумрудами украшу. Ножик выкидной хочет к протезу присобачить, — пояснил Репа присутствующим. — Киборг, бля.

Шутка была встречена дружным гоготом. Я тоже посмеялся за компанию, хотя вместо смеха хотелось блевануть. В горле возникла желчная горечь, и чертовски разболелась голова.

— Ты чего? — Фара закончил ржать и уставился на меня выпученными глазами. — Поплохело?

— Голова побаливает.

— Ты бледный как смерть, — заметил Репа. — И лоб в испарине.

— Пойду прилягу, — я уронил карты и поплёлся в свой угол.

Не знаю, сам я лёг или меня положили, скорее второе, потому как, очнувшись, обнаружил на затылке здоровенную шишку. Видимо отключился по дороге и упал. Последнее что запомнил — ослепительная белизна перед глазами. Когда открыл их, увидел Крикуна. Он сидел рядом и смачивал в тазу тряпку, после чего попытался приладить её мне на лоб, но увидев, что я очнулся, вздрогнул и отпрянул назад, как от покойника, что вдруг надумал размяться.

— Что случилось? — я сел и прислонился к стене.

Голова уже не болела, но тяжёлой была, как чугунная, тело била мелкая дрожь.

В ответ на вопрос Крикун неразборчиво пролаял, но видя, что подобное общение со мной смысла сейчас не имеет, махнул рукой и побежал на улицу. Вернулся он вместе с Фарой. Тот прискакал запыхавшийся и радостный.

— Чёрт! Ну напугал! — хлопнул он меня по плечу. — Мы уж думали — всё, больше за твой счёт не похарчуемся, начали уже лисапед делить, — весёлость на фариной морде сменилась серьёзным выражением. — Ты как?

— Башка как гиря пудовая. А в остальном вроде нормально. Что тут произошло, ничерта не помню.

— Вырубился ты, вот что. Мы в карты играли, ты заявился с великом разобранным, тоже сел, а потом сказал, что голова болит, пошёл прилечь и отключился. Хорошо мы ещё фофанов тебе перед этим не навешали, а то и, правда, помер бы. Одиннадцать часов в отрубе лежал.

— Где Валет?

— Сутра не видел. А что?

— Да так.

Я сел на край топчана, взял в руки таз и опустил в него лицо. Холодная влага помогла развеять пелену перед глазами и немного унять дрожь.

— Чего скалишься? — посмотрел я снизу в нависшую довольную физиономию Крикуна.

— Хорошо, что живой, — прогавкал он в ответ.

Вот ведь скотина пахорукая. Так и дёргал за душу, будто знал. Я, молча, смотрел в его добрые, как у гадящей собаки, глаза, а на уме вертелось одно: «Крикун-Крикун… Лучше бы ты сдох тогда, под дверью, или вообще не возвращался. Ходячая проблема. Что с тобой теперь делать?». Хотя, что делать, я уже знал.

Утром вернулся Валет, сильно навеселе. Но робкая надежда, что «благодетель» сейчас накатит ещё «для блеску» и заснёт часов на двенадцать в собственной блевотине, как частенько бывало, не оправдалась. Вместо этого он устроил всем грандиозный нагоняй за безделье во время собственного отсутствия, сунул Фаре в ухо и заставил драить печь, увесистым пинком назначив Репу в помощники. Мы же с Крикуном, как и следовало ожидать, были откомандированы «щупать адрес».

Вести диалог с человеком, который разговаривает так, словно подавился огромной костью и задыхается — дело не простое, поэтому шли мы молча. Утренний морозец прихватил размешанную ногами и телегами дорожную грязь. Подошвы скользили, ступать приходилось осторожно. Крикун неловко балансировал, размахивая культёй, и чертыхался, благо короткие слова с минимум гласных давались ему относительно легко.

Пройдя треть кратчайшего маршрута, я свернул в сторону, аргументировав сей манёвр поручением Валета касательно покупки бухла. Крикун возражать не стал. Через пятнадцать минут мы остановились, чуть не доходя до сгоревшего здания железнодорожного вокзала. Места безлюднее в радиусе ближайших трёх километров было не найти. Уж больно дурная слава за ним закрепилась. Ходили слухи, что где-то в этом районе находится несколько подземных топливных резервуаров, довоенной ещё — ясен хрен — постройки, и что будто бы резервуары эти после опорожнения без дела не остались, а были объединены тоннелями и ныне представляют собой систему бункеров, заселённых… А вот по поводу личности их обитателей однозначного мнения не было. Одни утверждали, что это абсолютно деградировавшие отбросы, просто сбившиеся в кучу. Другие, осеняя себя крестом, божились, что видели на вокзале неких карликов, ростом не выше метра, которые якобы и организовали подземное убежище. Третьи, тоном посвящённых в истинные корни зла, и непременно шёпотом, сообщали, что твари под землёй не имеют к людям даже отдалённого отношения, ибо они есть порождения Сатаны. Как бы там ни было, но исчезнувших жителей Арзамаса первым делом шли искать сюда, и частенько находили, фрагментарно. Клочья одежды и кожи, внутренности не годные в пищу, выбитые зубы, иногда попадались даже мелкие части тела, такие как пальцы, обсосанные до костей. Но вокруг места разделки следов не обнаруживали, словно добычу сложили в брезентовый мешок и унесли, что говорило о непричастности зверья к сим ужасным деяниям. В общем, место было неуютное, и Крикун, разглядев очертания вокзала, ухватил меня за рукав.