Андрей Валерьев - Форпост - 4

Получите и распишитесь. Явление Христа народу.

— Сначала он тут речь толкнул. В твоём стиле, хорошую речь, Ваня. Всех недовольных приголубил, а следом — десант. Пока опомнились — всех способных держать оружие уже в крепости заперли. Чудо, что никого не убили. Они немного не успели. Курсанта одного проглядели. Тот успел в Юрьево сбежать. Юрьево они тоже под контроль взяли, но телеграмма в немецкую слободу и в Бахчисарай уже ушла. Вот так вот, Вань. Мы лошадей вусмерть загнали, но успели. Они все наши суда барахлом забили и уже собрались отчаливать. С бабами нашими.

Маляренко представил себя на месте Олега и закаменел.

— И? Что ты с ними сделал?

— Ничего, Ваня, ничего. Обошлись без крови. Так. Кулаками помахали и всё. Я только самозванца на кол посадил. А остальных — в каменоломню. Их Спиридонов только этой весной выкупил под честное слово, что глаз с них не спустит.

Ладно, Иван. Это всё лирика. Суть в чём. Первое. Хочешь верь, хочешь не верь, но я тебе, Ваня, друг. И всегда другом буду. И все, кто здесь сидит, тоже твои друзья. Но, Ваня, сам понимаешь…

«Своя рубашка ближе к телу… да это понятно, Степанов, что дальше?»

У Вани было только одно желание. Чтобы вся эта хрень как можно быстрее закончилась.

— Второе. Здесь две двери. За одной стоят солдаты. С ними ты прямиком, без всяких судов, следствий и прощальных речей отправишься на кол. Кляп в рот — и вперёд. Без вариантов. За другой — домашний арест. Вернее, хуторской арест. Новое имя. Борода. Надзор и твоё честное слово, что ты не сбежишь. Алина!

«Здраааасьте! Кого я вижу!»

Первая любовь Ивана в этом новом, странном мире была всё так же стройна, подтянута и лишь сетка глубоких морщин на лице давала понять, что женщине уже далеко за сорок.

— Привет, Маляренко, — серые стальные глаза Алины смотрели на Ивана жёстко и без малейшего удивления, — я всегда знала, что ты ещё объявишься. Есть дело. Поговорим?

Алина Ринатовна была «закупной», что, в общем, среди старожилов было чрезвычайной редкостью. Ещё десять лет тому назад её муж, тот самый молодой и улыбчивый умелец из мастерской дяди Геры, решил, что «хватит на дядю горбатиться» и взял у мамы Нади кредит под будущий хутор. Алина, занятая новорожденными близнецами, против мужа не пошла и, продав дом в Бахчисарае, будущие хуторяне перебрались «за город». Бригада строителей поставила домик, навес для скота, птичник, вырыла погреб и, получив в качестве оплаты ВСЕ деньги из займа, отвалила домой. Муж Алины вцепился в землю как голодный волк в добычу, да и сама женщина, отлично понимая, что всё это делается для её детей, от мужа не отставала. За три года супруги обжились, развели изрядное количество птицы и разбили несколько здоровенных огородов.

А потом пришла беда. Хозяин хутора на поделил охотничью тропу с медведем и с тех пор, вот уже много лет всё хозяйство Алина тянула одна. И надежды повторно выйти замуж у неё не было никакой. С точки зрения немногих Крымских холостяков и молодых парней, приданое у неё было ни к чёрту. Разруха на хуторе, четверо сыновей и, самое главное, огромный долг, камнем висевший у Алины на шее. Пеня за просроченные платежи росла как на дрожжах, а «входить в положение» несчастной женщины мытарь северо-восточного округа и не думал.

— А позавчера за мной Олег Николаевич прислал. Рассказал мне всё и…

Историю женщины Ваня выслушал равнодушно и без всякого интереса, план Степанова был прост, ясен и незамысловат. Простить долг в обмен на пригляд.

«Ну-ну…»

Маляренко прервал рассказ Алины. Интересовало его совсем другое.

— Алька, — Иван всё так же торчал на табуретке посреди зала, не обращая ни малейшего внимания ни на губернатора, ни на остальных мужчин, напряжённо ожидающих его решения, — Алька. Ответь мне — ПОЧЕМУ?

Алина его поняла. Женщина бросила отчаянно-умоляющий взгляд на Степанова, но не встретив сочувствия, ответила.

— Ты, Иван, страшный. И злой. Ты хороший злой человек. Я всегда тебя боялась. И никогда не любила. Мне надо было выжить. Просто выжить, а когда я поняла, что не сдохну, — женщина выпрямилась и принялась чеканить слова, — как собака бездомная, от голода, то я сразу…

— Я понял!

Маляренко кусал губу. Слушать о себе такое было, мягко говоря, неприятно.

«Я злой хороший человек»

— А сейчас? Не боишься?

— Боюсь. Но ещё больше я боюсь каменоломен для своих мальчишек!