Алексей Гридин - Только хорошие умирают молодыми

Снайпер пришел к Тайлакову под вечер. Сережка, как потом выяснилось, в отличие от многих, не сменил квартиру — так и жил с сестрой в двухкомнатной на углу улиц Московской и полузабытого революционного героя Щукина. Музыкант отворил кодовую когда-то дверь, неторопливо поднялся на второй этаж, насвистывая сквозь зубы простенький мотивчик, и ткнул пальцем в истертую до прозрачности матовую кнопку звонка. Тихое пиликанье привело к тому, что внутри квартиры зашлепали быстрые легкие шаги. Наверное, это его женщина, подумал Олег. Как-то неудобно при ней вести мужские разговоры…

И тут дверь распахнулась. На пороге стояла невысокая худенькая девушка лет шестнадцати. Она была одета в простой домашний халат и пушистые тапочки. Волосы собраны в незатейливый хвост. Зеленые глаза посмотрели на Олега.

— Я тебя знаю, — сказала она. — Слышала про тебя много. Ты — Музыкант. Мне брат сказал, что ты придешь.

— Брат? — переспросил Олег.

— Ну да. Сережка. Его вызвали срочно на пост, он просил передать тебе, чтобы ты подождал или попозже заглянул. Но лучше, — она смущенно улыбнулась, — ты бы зашел. Мне, если честно, скучно.

Значит, это его сестра.

Музыкант, бормоча что-то, зашел в квартиру, услышал, что можно не разуваться, и разуваться не стал. А девушка — («меня зовут Ира, а ты Олег, я слышала») — пробежала из комнаты в кухню, затем обратно, тонкой черной стрелкой мелькнула туда-сюда, ставя чайник, предлагая какое-то варенье — сама варила, Сережка говорит, почти как у бабушки, сама-то я бабушку плохо помню, — и Музыкант понял, что драться с братом этого невероятного чуда он не будет ни за что и никогда.

Они просидели за чаем не меньше часа, когда пришел Тайлаков. Бухнул дверью, нарочито громко, чтобы все в квартире слышали, так же преувеличенно громко ворча, стянул сапоги.

— Ты же сказала, что можно не разуваться? — Олег смущенно посмотрел на свои заляпанные мутной дождевой водой ботинки.

— Да брось ты, — всплеснула она тонкими руками, — ты же гость.

Олег поднялся с уютного полосатого дивана, вышел навстречу Тайлакову. Тот ждал его молча, набычившись.

— Вы чего, мальчики? — спросила Ира.

И Музыкант понял, что Тайлаков не сказал ей ни слова о том, зачем придет Музыкант.

— Вы что, поссорились? — бессильно спросила девушка. — Ну не надо, ребята, давайте я еще чаю поставлю, вы поговорите…

И тогда Олег, пересилив себя, шагнул вперед, протянул ставшую неожиданно чужой и оттого непривычно тяжелой руку и сказал то, что удивило его до невозможности:

— Извини, — пробормотал он, — я не хотел тебя обидеть. Уставший был, как черт. Ну сам же понимаешь…

Сережка внимательно рассмотрел протянутую ему ладонь. В его глазах толкнулось какое-то понимание: неужели он меня боится? Нет, непохоже. Он оценивающе взглянул в лицо Музыканта. То, что хотел сказать Олег, читалось совершенно ясно: мужик, я драки-то не боюсь, но давай не будем изображать двух горилл, которые не могут найти общего языка. Начистить табло друг дружке мы еще успеем.

Тайлаков сдался. Так же медленно он протянул руку Музыканту. Ладони встретились. Переплелись пальцами в суровом мужском пожатии: каждый стремился проверить другого на прочность, сдавливая изо всех сил. Ни один не охнул. Зато оба понимающе усмехнулись.

— И ты меня… Извини, — выдавил из себя Сережка. — Все мы тогда были… Уставшие.

— Принято.

— Вот и здорово, — засуетилась, закружилась, затанцевала вокруг Ира. — Олег, ты же еще не уходишь?

Сережка еще раз внимательно посмотрел на Музыканта. Потом на сестру. Что-то хмыкнул.

— Думаю, что не уходит. Но пить мы будем, Ирка, отнюдь не чай. Музыкант, ты водовку уважаешь?

Олег кивнул:

— Под закуску. И под разговор.

— Тебе ж мои разговоры не нравятся, — сверкнул хитрой улыбкой Тайлаков. — Опять обидишься на что-нибудь.

— А я их пока что маловато слышал, разговоров твоих, — развел руками Олег. — Тащи лучше свою водовку. Ир, ты с нами?

Какое-то время он зачастил к Тайлаковым в гости. Через две недели Ира, которой, как выяснилось, больше нравилось, когда ее зовут Иришкой, переехала к нему, бросив брата в одиночестве. Впрочем, тот недолго страдал от того, что некому стирать ему носки и готовить обед. Вскоре в квартире на втором этаже дома, что на углу улиц Московской и Щукина, появилась Леночка, такая же конфликтная и язвительная, как сам Сережка. Говорят, они доставали друг друга, доводили до белого кипения и испытывали на прочность каждодневно, подтверждая всю верность поговорки о том, что милые бранятся — только тешатся. Несколько раз Леночка заявляла, что больше не может так жить, била о стену пару тарелок, собирала вещи и уходила, чтобы через неделю-другую вернуться.