Андрей Буровский - Ад закрыт. Все ушли на фронт

«Не за что… Ты бы ведь сделал для меня то же самое».

Петя невольно заулыбался: Вальтер чисто по-немецки ставил точки над i. А ведь дело не ждет, жизнь продолжается… Да что «продолжается»! Жизнь бьет ключом, как струя крутого кипятка!

«Я отправляюсь на юг, оттуда свяжусь с тобой!»

И уже голосом, конечно:

– Франсуа, вы еще будете мне очень нужны… Помните, я рассказывал вам о месье Дуче и его шато? Необходимо посмотреть, что там делается, и помочь.

– Может, завтра? И… и я что? Я вам очень нужен?

– Вы себя плохо чувствуете?

– Ну… Это самое… Конечно, рана болит… И я могу быть нужен тут, работы много…

Петя понял, что Франсуа просто боится трансгрессии, и ему сделалось смешно.

– Франсуа… Мы слетаем на юг за считаные пару часов, это совершенно не опасно и не больно. Честное слово! Вы и правда очень нужны – и как переводчик, и как француз. Иностранец никогда так хорошо не поймет происходящее.

Франсуа неуверенно заулыбался.

…И опять настала темнота, на этот раз уже почти привычная. Даже не совсем темнота: в подвал проникал лучик света из полуоткрытой на лестницу двери. Петя пошел на этот свет, чуть поморгал, привыкая к солнечному сиянию, ступил на знакомую каменную лестницу, истертую тысячами ног на протяжении веков.

– И что? И мы уже на юге, да?

Франсуа вертел головой, не в силах привыкнуть к этой мысли.

– На юге. Лучше послушайте: стреляют…

Впрочем, стрельба велась где-то далеко, прямо над головой звучали только человеческие голоса.

– Подождите… – произнес Франсуа. – Не поднимайтесь, это могут быть и враги.

– Еще как могут! – прозвучал голос сверху. – Но я так думаю, наши враги вряд ли сумели бы воспользоваться порталом.

Впрочем, винтовку он держал наготове, решительно и умело – Пьер Дуч, сын Жака Дуча, – маленький, быстрый, энергичный. Рядом с ним стояли еще трое – с крестьянскими лицами, с винтовками на изготовку.

Петя удивился, что чувствует себя совершенно спокойно под наведенными винтовками: на этот раз Голос говорил, что это друзья, никакой опасности нет.

– Пьер, вы и похожи и не похожи на своего отца…

– Да… маленький, пузатый, энергичный. А вы тот самый русский, который не говорит по-человечески?

– Не говорит по-французски?

– Ну да.

В зале наверху полутемно: окна закрывали мешки с песком, на широком каменном подоконнике уставил ствол в пространство пулемет. В зале пахло порохом и гарью, на кроватях восемнадцатого века и прямо на полу сидели ополченцы с оружием: здоровенные дядьки в грубой одежде, с телами и лицами крестьян.

Недавно шел бой: на людях мелькали светлые полосы бинтов. В самом зале что-то недавно взрывалось. Пламя не пощадило драгоценные гобелены семнадцатого столетия, опалило скрипучий деревянный пол, лизнуло балки. Косо повис портрет человека в напудренном парике, красном придворном камзоле: целились в потомка, а досталось умершему предку.

– Энергетические бомбы, – небрежно бросил Пьер Дуч. – Видели бы вы, что делается в соседнем крыле! Но худшее уже позади.

Между шато и яблоневым садом, на лужайке, ясно виднелись лежащие ничком, головами к зданию, люди. Петя достаточно повидал трупов, чтобы не сомневаться: живых там нет. Около лежащих или прямо под ними валялись винтовки, некоторые со штыками. Вокруг части лежащих расплывались по земле темные пятна. Здесь же валялось черное знамя анархистов; знаменосец еще сжимал древко.

– Атака! – охотно объяснил Дуч. – Шато атаковали, когда наши подавили местный центр Приората. Тогда энергетические бомбы перестали кидать, а эти…

Дуч защелкал пальцами искал слова… и нашел!

– …Эти неудачники тогда решились напасть. До того сидели в саду и постреливали из-за деревьев. Хорошо, у нас был вот он.

Дуч по-хозяйски положил руку на еще теплый пулемет, вокруг улыбались небритые, уставшие люди с винтовками. Здесь же стоял его сын лет тринадцати: маленький, толстый, невероятно похожий на отца, со слишком длинной для него винтовкой.

– У меня еще двое, но им рано воевать, они не поднимут оружия… когда человеку семь лет, пройдет еще года три, пока он сможет не только взять, но еще и удержать боевое ружье.

Истинный сын Франции, Дуч говорил, говорил: что еще предстоит много работы, революционеры теперь надолго засядут в лесах и ему страшно подумать, сколько денег потребуется вложить в искалеченный дом.

– Вы теперь будете жить здесь?

– Да… Я принимаю наследство. Я всегда знал – рано или поздно я буду должен поселиться в этом доме и хранить наследие предков. Таков феодализм: он много дает, но и многое требует. А вы, Пьер Лопухофф, всегда будете дорогим гостем в этом доме.