Array Коллектив авторов - Русские против пришельцев. Земля горит под ногами! (сборник)

– Хороших ты себе союзничков присмотрел, Мэтт. Ты хоть посмотри на него. На этого урода…

Я перевел взгляд на «носителя».

Прошло всего несколько суток с момента заражения, и в нем еще остались прежние человеческие черты. Он даже был одет со вкусом и в гражданское, в белую рубашку и пижонские полосатые брюки.

Но уже посинела кожа, натянулась на костях, страшно оскалились зубы.

И глаза уже были не человеческие – выкаченные белки, слепые бельма без намека на зрачок.

Громко ахнул Плошкин. Краем глаза я заметил, как дрожит у него рука, направляющая на хорнета пистолет.

Мэтт и его парни медленно обступали нас, выставив стволы. Шмаков целил в них из двух пистолетов. Я поймал на мушку Толстяка.

– Ты знаешь, какое у меня жалованье, Рашн? – сказал Мэтт. – Ты знаешь, что такое гребаное жалованье гребаного полисмена на территории гребаных Сил Урегулирования? Я и раньше, до Ульев, вряд ли мог рассчитывать на что-то хорошее. Я простой трудяга, Рашн. Хочешь жить – умей вертеться. Сечешь? А когда наши вояки продули войну, когда к нам в страну пришли вы, все вообще покатилось под горку в гребаный ад. Никакого будущего, Рашн, никаких перспектив. Полная задница… А эти ребята, – он кивнул на хорнета, – им хотя бы есть что мне предложить. Сечешь?

– Ты просто кусок тупой слонятины, – сказал я. – Тебя и твоих горилл сделают такими же, как этот твой новый дружок… Переходное звено эволюции, мать его. Ты думал, поможешь гребаным пришельцам, и дадут тебе спокойно жить? Ты крепко ошибся, приятель.

– Неважно, – сказал он. – Уже неважно. Я свой выбор сделал. Мой новый друг показал мне, на что способен. Поверь, это производит впечатление.

Хорнет молчал. Стоял неподвижно, как изваяние, синюшный оскаленный полутруп с выкаченными мутными белками.

Я знал, что он делает. Собирает энергию для удара. Значит, у меня есть лишь двадцать секунд, девятнадцать, восемнадцать…

– Мэтт, гребаный ты идиот! – заорал я. – Сейчас тут будет больше красного, чем на первомайском шествии по Горького!

– Какого еще Горьки?! – сморщился Мэтт.

А в следующую секунду выступил Плошкин. Он не зря просиживал штаны на лекциях в «учебке». Сделал то, что и требовалось. Просто принялся палить в хорнета, пока не кончится обойма. Этому учили и нас.

Кажется, я успел что-то крикнуть. Что-то вроде: «Плошкин, на пол!!!»

Палить начали все. Я дернулся, уходя с линии огня и стреляя в движении.

Что-то полыхнуло и заискрило у меня за спиной. Зал погрузился во мрак, который тут же прорезали частые вспышки выстрелов.

А потом меня больно ударило в висок, я понял, что падаю, и стало темно…

Острая боль в виске не давала успокоиться. Не давала погрузиться в черное, влекущее, а я падал туда, летел в черноту. Но боль цепляла меня, как багром, не давала уплыть. Не давала покоя…

Я очнулся.

Было темно.

С трудом приподнялся, поднес руку к лицу.

Оно было перепачкано чем-то липким. Я ощупал пальцами висок, заорал от боли, заматерился.

Похоже, пуля прошла по касательной. Просто ссадина. Замазать зеленкой, забинтовать – и порядок. Я везунчик. Впрочем, кто бы мог в этом усомниться? Два сверхсрока, двадцать восемь рейдов – и ничего. Только царапина, вот эта.

В темноте время от времени мигали лампы, сыпали искрами.

Я нашарил на пыльном полу пистолет, а рядом – шляпу. Автоматическим, бесполезным жестом нацепил ее на затылок.

Сложно было что-нибудь разглядеть в этих редких вспышках. Я стал двигаться на ощупь.

Туша Мэтта Толстяка, пробитая пулями, валялась посреди прохода. Все его ребята были здесь же, вповалку. Шмаков полусидел, прислонившись спиной к одному из кресел, свесив голову. В руках он сжимал два пистолета – каким-то чудом он успел разрядить обе обоймы. Плошкин лежал рядом, глядя широко раскрытыми глазами в потолок.

Все остались здесь, не было только хорнета.

Но я мог ясно видеть след, который он оставил, уходя.

Кровь у него была уже не человеческая, черная.

Качаясь, словно пьяный, я побрел по следу, уходящему по проходу, по ступеням, прочь из зала.

Я нашел его на краю вестибюля. Совсем немного он не дополз до парадной лестницы, ведущей наружу.

Сидел у стены, пялился вперед. Тяжело, с хрипами, дышал. Булькал, пуская на белую рубашку густые черные потеки.

– Как дела, хорнет? – спросил я, разлепляя губы. – Хреново тебе?

Он уставился на меня мутными бельмами, размеренно хрипел.

– Не получилось у тебя ничего, да, говнюк? – спросил я. – Не пропустили мы тебя. Таких ребят потеряли… А тебя, говнюка, все равно не пропустили! И никого не пропустим, понял?