Дмитрий Могилевцев - Земля вечной войны

— Да, сытнее, сытнее, — кивал спросонья Юс.

— А к тому же, посуди сам, не той веры они. Спроси, скажут: правоверные мы, как и все, а на самом деле у них здесь огонь святой. И мулла тут разве что в Мургабе есть, а в Кызылрабате нету. Нету. А кто у них свадьбы справляет, а? А?

— Справляет, справляет, — соглашался Юс.

— Хороший ты мужик, — вдруг сказал Шавер. — Скажи, будешь в меня стрелять?

— Стрелять? Куда? Зачем? ?

— Ну, ну, — Шавер захохотал, — Проснулся? Проснулся? Никуда стрелять, никуда, заснул совсем, испугался, а? Не пугайся, спи, скоро коня зарежем, есть-пить будем, а ты пока спи-отдыхай.

— Да ну тебя, — сказал Юс вяло, переворачиваясь на другой бок.

— Я пойду, верблюда увьючу, ишака пну, а ты спи, спи.

— Угу, — сонно согласился Юс.

Казалось, он и не спал вовсе, только прикрыл глаза, и под потолком все так же жужжала одинокая муха, так же суетился в углу чайханщик, и пахло лепешками. Только за дверью пролегли длинные тени и стал громче шум реки.

— Снова ты в чайхане. Кажется, тебе понравилась здешняя жизнь?

Юс повернулся. Нина сидела на одеяле в метре от него, медленно потягивала чай из глиняной пиалушки. Улыбалась.

— Не хотела тебя будить. Ты так сладко спал. Как ребенок.

— Спасибо.

— Хочешь лепешку? Возьми, свежие. Бедняга чайханщик сегодня весь день хлопочет.

— Спасибо, — Юс отодрал длинную полосу от тонкого, пышного, похрустывающего под пальцами блина, откусил.

— Вкусно.

— У них тут хорошая пшеница. Хоть и гибридная. На Памире селекционная станция была. Все хотели поля здешние засеять, — Нина вздохнула. — Мы завтра выходим. Рано. Ты… ты держись ко мне поближе. Я не знаю, что наш общий друг затевает, но у нас могут быть проблемы. Даже до того, как попадем на базу. У тебя оружие есть?

— Угу, — промычал жующий Юс, доставая из-за пазухи небольшой кургузый пистолет.

Вечером весь кишлак пировал с гостями вокруг костра, сложенного из трех старых покрышек. Рядом с ним горел крохотный костерок, чистый, совсем бездымный, сложенный из крохотных арчовых полешек на светлом плоском камне. Развел его одетый в белое старик. Ударил кремнем по куску железа, бросив искру в груду полупрозрачных стружек. А потом, раздув пламя, бросил занявшуюся щепку на облитые бензином покрышки.

Тотчас все вокруг закричали, забили в ладоши. Понесли по кругу огромное блюдо с мелко нарезанным мясом, приволокли на шестах, поставили у костра чан. Старик взмахнул над ним рукой, высыпал щепотку пепла. Ковшиком зачерпнул, отпил. Медленно вылил назад, поведя тонкой струйкой над всем котлом. Несколько оставшихся капель стряхнул в маленький костер. У большого котла стали трое с черпаками. Люди подходили, кланяясь, им наливали горячую, пенную, казавшуюся черной в багровом свете костра жижу.

Юс тоже выпил ее. Она была как молодое, густое пиво, — сладкая, вязковатая, крепкая. От нее сразу зашумело в голове. Юс засмеялся и погрозил пальцем холодным звездам над головой. Ухватил с поднесенного блюда кусок полусырого, пресного мяса. Принялся жевать, брызгая мясным соком.

У костра танцевали. По очереди, выходя в круг, под мерный жестяной грохот барабанов. Мужчины притопывали, поднимали руки над головой, кружились. Женщины взмахивали длиннокрылыми, разноцветными платками. К костру вышла и Есуй. Юс не сразу узнал ее. Она была такая тонкая, гибкая, так кружилась, и платок летел вокруг нее как ветер. И лицо у нее было холодное, бесстрастное, бронзовое. Хлопья пепла летели как черный снег, и глаза ее казались узкими комьями темноты, вынырнувшими из зеркала.

Потом стало холодно, будто ледяные шары, неслышно скользившие сквозь темное небо, подкатились ближе. Под ногами на берегу захрустел ледок. Юс, шатаясь, добрел до чайханы и заснул там, завернувшись в одеяло.

Тронулись в путь рано утром, едва рассвело. Юс сидел, ежась, на мохнатой коротконогой лошаденке, осторожно ступавшей с камня на камень. Шоссе уже давно не досматривали. Его изгрызли, завалили оползни, подмыла река. В одном месте в реку обвалился участок с полкилометра, и там, на вбитых в отвесную скалу кольях, устроили овринг. Ишаки не хотели идти, упрямились. Один сорвался в реку прямо перед Юсом. Зацепился вьюком за торчащий камень, повернулся, выдохнул удивленно и повалился вниз, отчаянно вереща. Вода потащила его, перевернула, сорвала вьюки. С маху ударила, заклинила между камнями. Юс видел сверху, как мотается в потоке его голова.

За оврингом, выбравшись на асфальт, устроили привал. Шавер шептался о чем-то с Семеном, показывая вниз. Семен хмурился. Киргиз из Есуевой свиты дал Юсу кусок твердого, как камень, горько-соленого сыра и высохшую лепешку. Юс моментально сжевал их, запивая вчерашним чаем из фляжки. Потом Шавер объявил всем, повторив для верности на нескольких языках: никто ни в коем случае не должен стрелять — пусть даже покажется, что по ним стреляют, или взрыв услышат, или какое другое дело. Не стрелять!