Дмитрий Могилевцев - Люди золота

Мальчишки редко бьют всерьёз, чтобы покалечить, уничтожить, раздавить соперника навсегда. Им важнее утвердить свою победу, приятней услышать: «Сдаюсь! Не бей меня больше», чем смотреть на истекающее кровью тело. Разве только подхватят злобу и вражду отцов.

Но на этот раз Инги били сильно. Поначалу он ещё пытался встать – отталкивался от стены, успевал махнуть кулаком – и снова валился в грязь. Наконец замер, скорчившись, прикрыв голову руками. Его ещё пару раз ткнули босыми пятками, и старший из обидчиков, кряжистый не по годам Гюрята, сын купца с Низовой земли, процедил, харкнув:

– Ползи и сдохни, отродье свейское! В зад засунь свою побрякушку! Лошадь он возьмёт на неё, ну! Ничего она не стоит, и соломину на неё не купишь!

Выждал немного – ответит ли побитый? – и добавил, глянув победно на подельников:

– Что, понял уже? Получил науку? Слово поперёк умным людям теперь заречёшься сказать! Пошли, робяты.

Когда они ушли, Инги всхлипнул. Разжал кулак – и дрожащим пальцем осторожно соскрёб грязь с жёлтого неровного кругляша. По ободку его вились странные извивчатые знаки, а в середине виднелось непонятное – то ли дом большой, то ли лицо чьё-то, стёртое, будто покалеченное. Но всё равно кругляш был красивый и тёплый, будто солнечный зайчик.

Дома старуха служанка, охнув, схватились за бадью с дождевой водой, вынула чистую тряпицу. Но Инги оттолкнул её, буркнув:

– Обойдусь. – И добавил, шмыгнув носом: – К дядьке мне надо.

– Да что ты, молодой господин! Он второй день пьёт, ты ж знаешь. Куда к нему?

– Надо мне, – повторил Инги угрюмо.

– Ой, лютый он теперь. Ты ж знаешь, вторая лодка с товаром за полгода пропала. А может, и хуже чего. Боюсь я к нему.

– Тогда я сам пойду.

– Ой не ходи, соколик мой, не ходи, хоть до вечера подожди!

Но Инги уже вышел, грохнув дверью. Пошёл через двор, шлёпая по грязи. Чертыхнулся, помянув злым словом дворового – совсем ленятся, когда хозяин болеет, – встал у дощатой двери, вслушиваясь. За дверью пели хрипло и невпопад, икая и взрыгивая. Инги подумал, стучать или нет. Затем решил, что без стука оно разумней, и, распахнув дверь, шагнул в полутёмную халупу, провонявшую кислой брагой и блевотиной. Тут же шарахнулся, вывернулся – а над головой тонко зазвенел, дрожа, утихая в дереве, длинный нож.

– Так-то вы, дядька, кровину свою привечаете, – буркнул Инги зло, – на ладонь ниже – и прямо бы в лоб!

Дядька – широченный, в сумраке похожий на сгорбленного медведя – рыкнул довольно:

– А ты молодец. Хотя и дурак. Будем считать, квиты. Зачем пожаловал?

– Поговорить хочу.

– И так срочно? Хм… может, ты и вправду дурак? Хм… давай-ка, гляну на тебя. Лицом-то к свету повернись. Повернись, говорю, раз тебе старшой говорит! Хм… втроём работали?

– Впятером.

– У, как дело идёт. Растёшь. Так, гляди, и отца перегонишь. Но впятером – это уже серьёзно.

– Я не про то. Это моё дело – с ним разбираться.

– Ишь ты, его дело. Моя кровина, моё дело, понял! Другим разом они тебя вообще поломают, и что тогда?

– Они мне ещё заплатят, будьте уверены. Не сейчас. Вы ж сами мне говорили: только раб мстит сразу. Но я не затем пришёл. Помните, о чем был у нас разговор? Про то, что и сколько купить можно за добро отцово, и то, какой мой отец был богатый. И все добро отцово – вот в этом, да? – Жёлтый кругляш брякнул о столешницу. – Ну и что? Выходит-то, неправда это. За этот мусор жёлтый и на денарик серебра не дадут. За этот обрезок я и хлеба не купил.