Graham McNeill: Отвергнутые Мертвецы

– Будь осторожен в своих речах, Нагасена, – предупреждает его Дорн с очевидной угрозой.

– Когда-то давно я принёс обет не говорить неправду, и я не буду лгать ни в коем случае, – отвечает Нагасена. – Даже вам, милорд.

Дорн кладёт свою огромную руку в латной перчатке на его плечо, и на какой-то кратчайший миг Нагасену охватывают сомнения: уж не принесут ли и его в жертву на этот алтарь имени подчистки огрехов? Но лорд Дорн и в мыслях не держит его убивать.

– Ты честный человек, Ясу Нагасена. Мне нужны такие люди.

Нагасена склоняет голову и говорит:

– Жду ваших распоряжений.

– Тогда есть ещё одна задача, которую я попрошу тебя выполнить.

– Назовите её, милорд, – говорит Нагасена, понимая, что лорд Дорн оказывает ему честь, преподнося свой приказ как просьбу.

– Генерал Головко сообщает мне, что мы всё ещё недосчитываемся одного из отступников, – отвечает Дорн.

Нагасена тут же понимает, чьё имя ему назовут.

– Лунный Волк, – говорит Головко. – Здесь нет его тела.

– Именно, – подтверждает Дорн. – Я не потерплю, чтобы по Терре свободно разгуливал один из людей Хоруса Луперкаля.

– Я его найду, – говорит Нагасена. – Но это будет моя последняя охота.

Примарх кивает и смотрит вниз на Кая Зулэйна.

– Что же ты узнал? – вслух интересуется Дорн, и Нагасена слышит в его голосе то, чего он никак не мог ожидать от такого исключительного воина, – растерянность.

– Первый принцип обороны, Ясу, состоит в том, что необходимо понимать, от чего ты защищаешься. Боюсь, этот человек мог бы помочь мне разобраться...

– Разобраться в чём? – спрашивает Нагасена, когда молчание примарха затягивается.

– Я не знаю, – отвечает Дорн. – Но этот день что-то отнял у каждого из нас.

Примарх отправляется прочь, а Ясу Нагасена чувствует, как по его спине бегают мурашки, которые не имеют никакого отношения к задувающим с гор ледяным ветрам, чьи вздохи доносятся сквозь разбитые окна и изрешечённую крышу Храма.

" Чего вы боитесь? – размышляет Нагасена. – Чего вы на самом деле боитесь? "

Серебристый цилиндр гудел, приближаясь к концу инкубационного периода. Из батареи баков с белками разбегалось множество проводов и труб. Каждый из них опутывала система терморегулируемых трубок, побулькиваюших по мере подачи внутрь питательной среды. В лаборатории было холодно, освещение было притушено, как будто проводимую здесь работу по каким-то причинам держали в тайне и не были уверены в её результатах.

Отдельный комплект экранированных и изолированных кабелей связывал серебристый цилиндр и три прозрачных стеклянных сосуда, в каждом из которых содержался маленький, невзрачный на вид комок нежной органической ткани сливового цвета. Эти необычные органы пронзало множество тонких биопсийных игл и генетических анализаторов. Они пульсировали, как детские сердца, по ходу расшифровки информации, закодированной в каждой их зиготе, и невероятно сложной структуры их аминокислотных цепочек.

Ход процедуры тщательно регулировался контрольной аппаратурой. Это была фантастическая в своей деликатности операция, которая могла пойти не так по миллиону причин. Она включала в себя почти бесконечное количество этапов, и каждый требовалось проделать абсолютно правильно, прежде чем на горизонте могло замаячить что-то похожее на успех.

Напоминающие самоцветы лампочки, расположенные на верхней поверхности цилиндра, наконец ожили, загоревшись зелёным в быстрой последовательности друг за другом. Раздался тихий звон, решётка на боку контейнера испустила охлаждающие газы, произошёл слив питательных растворов.

Раздалось шипение воздуха, и цилиндр плавно открылся. От лоснящегося органа, который находился внутри, поплыл туман испарений сложного химического состава. Его поверхность, имеющую глянцевито-красный и фиолетовый окрас, пронизывала сеть из мириадов сосудов, по которым текла перенасыщенная кислородом кровь. Только что выращенный и просто-таки вибрирующий от скрытых в нём возможностей, он был настолько близок к совершенству, как это только можно было себе вообразить.

Не считая этого помещения, на Терре имелась всего одна лаборатория, которая смогла бы установить природу этого органа, – та, которая находилась глубоко под кожей этой планеты и защищалась, как никакое другое место этой планеты. Ни одному генетику из числа смертных не удалось бы разобраться в хитросплетениях этого чуда биологии, и лишь один человек за пределами этой комнаты смог бы воспроизвести процесс его создания.