Александр Больных - Штык-молодец. Суворов против Вашингтона

– Проклятье! Трусы! Смотрите, как умирает Суворов! – И он бросился вперед.

– Генерал! – крикнул егерский поручик, по лицу которого струилась кровь. – Нельзя! Если вы погибнете, все пропало!

Но Суворов, не слушая никого, шел вперед.

– Вашбродь, нельзя так! – закричал какой-то капрал. Он вскочил на ноги и бросился следом за генералом, оттолкнул его и заслонил грудью.

Тут уже поднялся поручик, следом за ним вскочили остатки егерей – от их батальона вряд ли уцелело более роты, следом поднялись апшеронцы. Взмахнув саблей, поручик бросился вперед. Он схватил Суворова за руку и дернул на себя – вовремя! Именно в этот миг несколько пуль пронзили капрала, который заслонял генерала. Но атакующие словно обрели второе дыхание. Егеря с громким «Ур-ра!» снова рванулись вперед. Затрещали выстрелы американцев, упали еще несколько человек, но остановить русских уже было нельзя. Сначала егеря, а затем и мушкатеры-апшеронцы отчаянным броском преодолели мост, и первые из них уже подскочили к кустам, в которых прятался противник. С диким ревом, в котором уже не осталось ничего человеческого, со штыками наперевес они бежали вперед.

И американцы не выдержали. Щелкнули еще несколько разрозненных выстрелов, но тут над полем боя взмыл пронзительный вой, какой вырывается из груди, пронзенной штыком. Ближнего боя противник не принял. Не помышляя даже о дальнейшем сопротивлении, американские стрелки бросились наутек, кидая ружья, чтобы легче было бежать. Но удалось это далеко не многим. Взбешенные огромными потерями, егеря и мушкатеры неотступно гнались за ними. Страшен удар длинного штыка прямо в грудь, но гораздо страшнее удар того же штыка в спину, когда ты не знаешь, не видишь врага, лишь чувствуешь его тяжелое дыхание и угадываешь последующий удар. Кто-то из американцев пытался поднять руки. Пустое! Пленных не брали, русский штык взял свою кровавую плату, с лихвой возместив потери на мосту.

Суворов стоял, прислонившись к перилам, на левом берегу, он внезапно понял, что ноги не держат и просто боялся упасть. В левой руке он по-прежнему сжимал древко знамени. Подбежали встревоженные Дерфельден и Леонтьев.

– Александр Васильевич, ну нельзя же так, – сразу начал выговаривать Дерфельден. – И вы меня еще попрекали опрометчивостью. А сами-то, сами…

– Действительно, Александр Васильевич, вы слишком рисковали. Ну приказали бы мне, – подхватил Леонтьев. – Это наше дело служивое умирать, а вы должны командовать.

Суворов покачал головой.

– Нет, вы не правы, господа. Сегодня был тот момент, когда я сам должен был повести своих солдат. За вами, не обижайтесь, они могли и не пойти. Каждый солдат должен знать свой маневр, – устало повторил он.

Подошедший знаменщик-апшеронец попытался было взять у него полковое знамя, но это не сразу и получилось. Рука генерала закостенела и никак не хотела выпускать древко. Капралу чуть не силой пришлось выдирать знамя из руки командира. И лишь потом Дерфельден увидел, что левый эполет Суворова был сорван пулей, а полы мундира буквально зияли дырами. Видя, как побелел бригадир, Суворов лишь слабо улыбнулся и качнул головой.

– Идемте, господа. Баталия наша. Сейчас нам надлежит осмотреться и решить, что делать дальше. Но я полагаю, следует пустить казачков в погоню. Только надо бы мост очистить, а то неловко получится лошадям по людям-то ступать.

Дерфельден и Леонтьев переглянулись, но промолчали.

– Вы слишком спешите, генерал, – лорд Хау был, как всегда, исполнен неподражаемого величия, и по сравнению с ним русский генерал казался просто мальчишкой, несмотря на свою седину. – Мы одержали великолепную победу, в которую ваши солдаты внесли достойный вклад, но теперь армия пришла в расстройство после битвы, и надлежит восстановить порядок.

– Милорд, – Суворов постарался придать голосу максимальную убедительность, – я совершенно с вами согласен, даже победившая армия приходит в некое расстройство. Но в гораздо худшем положении оказывается армия проигравшая. Ежели не организовать правильное преследование, она может просто рассыпаться. И тогда мы закончим войну уже к Рождеству.

– Генерал, – нравоучительно произнес Хау, хотя немецкий давался ему с немалым трудом, – вы должны забыть весь опыт, приобретенный в Европе. Здесь Америка, понимаете, Америка. Даже если вы сегодня разгоните эту толпу фермеров, они, разумеется, разлетятся в разные стороны, точно листья на ветру. Я этого не оспариваю. Однако они разлетятся по своим фермам и плантациям, по домам, превратившись в добропорядочных граждан. А через месяц они снова окажутся под ружьем в армии проклятого Вашингтона.