Андрей Жиров - Отступление

- Как и кому говорить?

- Именно. Первый опыт все-таки. За репутацию и иные благоглупости нечего опасаться - стыдливая манерность не мой стиль. Однако вопрос стоит шире: не навредить, в первую очередь, - общему делу.

- Не знаю, Георгий... - прикрыв глаза, пробормотал полковник. Откинув голову назад тяжело вздохнул. - Не знаю... Что тебе сказать?

Неспешно поднявшись из кресла, Ильин заложил руки за спину и стал прохаживаться вдоль стола.

- Если прямо, то дела неважные. Выступления - тем более перед лицом к лицу с аудиторией - требуют умения. Хотя бы подготовки. С наскока на фортепьяно сыграть нельзя, так и здесь. Не то, что Моцарта - даже гамму обычную. Научить просто некогда, объяснять на пальцах - бесполезно. Тут подход нужен, навык. Так что в нашей ситуации вижу один выход: искренность...

Бросив как выстрел молниеносный взгляд на Геверциони, Ильин подтвердил серьезность слов. Впрочем, Георгий и сам понял, что полковник не шутит: действенных вариантов вправду негусто, нечего перебирать. Иван Федорович тем временем продолжил:

- Да, именно искренность. Люди чувствуют, когда говорящий правдив, когда верит. Это пусть и не всегда главное, но стоит дорогого. Кроме того, не требует тренировок. Выступать перед аудиторией для тебя не впервой - потому тут сложностей нет. Постарайся сосредоточить внимание на том, что самого волнует. Расставь так акценты, чтобы призывы к действию казались единственно возможными для честного человека. Самое важное - не обмануть, не сорваться. Если потеряешь контакт, будет только хуже. Вот оцени, что опасней: 'обмануться' или 'поверить и обмануться'. Как на слух, разницу чуешь? Так-то...

- Да... Ситуация - глубокомысленно хмыкнул Геверциони. То ли мороз снаружи окончательно выстудил капсулу, то ли неожиданно напавшие из-за угла нервы пробрали холодом. Скрестив руки на груди, генерал невозмутимо нахохлился в кресле. - Но все-таки спасибо за совет, Иван Федорович. Уж если вы говорите - то так и есть. Отлично! С этим решено. Теперь прошу взглянуть на диспозицию. Планирование компании никто не отменял...

Бережно вынув из планшета свежесклеенную карту, Геверциони расстелил лоскутное полотно. Столешница, увы, маловата, однако за неимением лучшего... В мерцании тусклых аварийных ламп офицеры склонились над пока еще относительно незатертыми листами. Но карандаши отточены и скоро новые стрелки лягут на бумажные просторы...

У каждого офицера нашлось, чем заполнить время до совещания. Пусть поручение выполнено, всегда есть бесчисленные мелочи, требующие внимания. А, как говорил Артур Конан Дойль: 'Нет ничего важнее мелочей'. Ведь спросят за недочет в итоге не с подчиненного, а именно с офицера, который проявил халатность - недоглядел, не разобрался.

В итоге, выгадав время с точностью до минуты, офицерский корпус полным составом сосредоточился у капитанского бота. Геверциони, ещё издалека заслышав делегацию, без промедления пригласил внутрь. Стоя вплотную друг другу и ощущая спиной исходящий от стен холод, офицеры пристально всматривались в карту. Они даже не замечали, как воздух словно сгустился, сделался душным. Не замечали ни холода, ни усталости. Остался позади страх, рассеялись волнения. Обыденные глупости недавней беззаботной жизни истрепались - теперь и смешно, и грустно.

Внезапно вспомнилось, что действительно важно: семьи, родные и близкие, друзья. Что с ними сейчас? Нет ответа. И не узнать, как бы ни бился, как бы не рвалось сердце из груди. И значит ждать, пряча боль за маской непроницаемости. И идти вперед - к победе, потому что нет для счастья другого пути.

Так же, как прадеды век назад, верные присяге и чести, офицеры сейчас думали только об одном - исполнить долг. Непривычная мысль трепетала в душе словно обнаженная жила. Слишком долго длился такой причудливый, неестественный мир. За долгие годы поблекла память, изнежились сердца. И до невозможности, до боли, до зубного скрежета тяжело теперь подниматься к вершинам духа.

Незаметно обведя присутствующих пристальным, сочувствующим взглядом, Геверциони и Ильин, не сговариваясь, переглянулись. Пожалуй лишь они двое, да еще закаленный ветеран Лазарев сейчас понимают до конца души людей. Но ничего поделать нельзя. Не сейчас. С этой бедой справишься только сам.

Но заметно и другое: как за считанные минуты - что их всего? - преобразились лица офицеров. Ещё не до конца сошел налет непонимания, неуверенности, ещё не каждого отпустила манящая трясина мирного времени. Но всё явственней, всё отчётливей проступает решимость. Просыпается, просыпается сила, что-то настоящее, пережидавшие дрему мирных дней где-то в дальних уголках души...