Аарон Дембски-Боуден - Дар Императора

— Я не знаю.

Какой сейчас год?

— Я не знаю.

Он проголодался, что немало его удивило. Он довольно редко просыпался с чувством голода. Хотя ему и не удалось припомнить, чтобы он ел или пил после своего первого пробуждения здесь, он знал, что его кормят. Единственное, что он ощущал, это покалывание от крупинок соли, слизанных со стен, поэтому подозревал, что его жизнь поддерживали внутривенным способом, когда он пребывал в забытьи. Всякий раз после пробуждения на руках зудели крошечные точечки уколов.

Он прощупал их по всей длине рук до металлических гнезд на запястьях.

Как тебя зовут?

Сначала он отвечал по-другому. Он злился на невидимые голоса, требовал от них ответов и настаивал на том, что ему здесь не место. Последние слова всегда казались не просто пустым звуком, поскольку он понятия не имел, должен ли вообще здесь находиться. Он часто задавался вопросом, а не заслуживает ли того, чтобы находиться здесь. Возможно, и заслуживает. Возможно, он — убийца.

Такие мысли не вызывали у него чувства вины, ведь он не помнил своей жизни вне этих стен. Наказание переносится легко, когда человек не может вспомнить своего прегрешения.

Со временем все превратилось в обыденную рутину. Он больше не выдумывал себе имен и не выплевывал бессмысленные звуки, отбросил угрюмое молчание и в равной степени безрезультатные расспросы. Они причиняли ему боль каждый раз, когда он говорил что-либо, кроме правды.

— Я не знаю.

Какой сейчас год?

— Я не знаю.

Он не мог взять в толк, как именно они это делают, но боль вспыхивала в голове и уже оттуда разливалась по всему телу. Тупая пульсация появлялась позади глаз и резонировала в ушах и нёбе, пробиралась по позвоночнику. В последний раз ему удалось продержаться до момента, пока не стало казаться, будто горят пальцы. Тогда боль потекла вниз по торсу, охватив половину тела.

Боль прививала честность. С того времени он говорил правду. Говорил ее неизменно.

Как тебя зовут?..

Умрет ли он здесь? Как долго ему осталось жить? Эти мысли терзали его с куда большей силой, чем любая вина. Чувствовать, что даже собственная плоть не может помочь ему с разгадкой. Он ничего не видел, поэтому ему оставалось только гадать. Несмотря на то, что он не ощущал дряблой кожи, шрамов или глубоких морщин, его плоть слишком плотно обтягивала кости. Это с равным успехом могло свидетельствовать как о преклонных годах, так и о недоедании. Он понятия не имел, что именно было тому причиной.

Ему казалось ужасным не знать даже своего возраста, почему-то это казалось ему еще более странным, чем не помнить своего имени или прегрешения, за которое его посадили в камеру.

Как тебя зовут? — голос на этот раз зарычал.

Вопрос повторили? Он пропустил положенный ответ? В голове, словно вторичное сердцебиение, вспыхнула боль, запульсировала в синусах и нежной ткани, соединявшей глаза с мозгом. Ему пришлось сплюнуть, чтобы очистить рот от внезапно набежавшей слюны.

Возможно, они убьют его, если он прекратит отвечать. В самом начале он уже пытался покончить с собой подобным образом, но боль всегда одерживала верх, заставляя его рыдать и тяжело дышать, но каждый раз говорить правду.

Как тебя зовут?

Он поднял невидящие глаза, уже начиная чувствовать дрожь в пальцах, когда боль покалывающим огнем добралась до челюсти. С его влажных губ сорвался хрип, который можно было бы принять за смех. Он почувствовал, что улыбается, ощутил на лице желанное тепло слез. Возможно, вот так и сходят с ума. Возможно, он безумен уже многие месяцы.

Как тебя зовут?

Его щеки разболелись — как из-за усиливающегося наказания, так и от улыбки. Все это не должно было казаться смешным, но почему-то казалось. В определенной степени так и было. Что же он такого натворил, чтобы очутиться здесь? Наверное, что-то плохое. Что-то действительно по-настоящему плохое.

А может, он был для них важен? Может, он знал нечто, что они хотели вырвать из его черепа? Если дело в этом, им не посчастливилось — тьма в голове, которая окутала воспоминания, была такой же непроглядной, как чернота перед глазами.

Он засмеялся снова, на этот раз громче.

— Мое имя, — сказал было он, но задохнулся в ребяческом хихиканье. Боль продолжала донимать его, быстрее прежнего, стремительной пульсацией вонзаясь в язык и горло. Он замолчал, но не перестал ухмыляться. Если бы он хоть что-то знал, то уже давно бы рассказал.

Как тебя зовут?

— Я не знаю. — Боль ослабла, но полностью не рассеялась. На его лице все еще царила безумная улыбка, когда он сделал глубокий вдох. — Я не знаю.