Владимир Свержин: Трактир «Разбитые надежды»

— Пустое говоришь, — отвернулся Лешага. — Забывать о них не стоит. Бояться тоже. Бойцы они никакие, но с огнестрелом. Охота под их пули лезть?

— Так что ж теперь, на торг не идти? Я, как ты и велел, своего человека послал глянуть — все тихо.

— Тихо, говоришь? — воин усмехнулся.

Три руки дней назад караванщик нанял его с побратимом на торжище у Петробунка довести караван до Серединного хребта. Дороги туда всегда были опасны. Еще бы: для раздольников самый что ни на есть сладкий кус. Вон, по дороге сюда рыл тридцать их в землю сложили. В последнее время и вовсе от них житья не стало. Что-то здесь недоброе творится. На торжище сказывали, где-то в этих местах нитки [1] Нитка — сленговое название каравана. Тянуть нитку — вести караван. исчезают. А потому охранников караванщик взял с собой немало. И двуногих мулов-водоносов, и погонщиков. Большая нитка, далеко слыхать.

По мнению Лешаги и его побратима, толку от них всех чуть: шумные, суетливые. Охранники только и годятся — следить, чтоб кто из водоносов с бурдюками не сбежал. Но и то сказать, куда бежать? Дикое Поле вокруг! А как для побратимов, лишние люди — лишние рты. Впрочем, это не их ума дело, им не за то платят.

— Мой человек, как ты и говорил, все тщательно осмотрел, по кручам прошелся. Тихо, следов нет. Даже кора на деревьях, если и содрана, то подзарасти успела.

Ученик Старого Бирюка покачал головой. Разведчик, видимо, был из служивых, эти кое-что в деле разумели. Каждому, ходившему в Дикое Поле, было известно, что в голодную пору чешуйчатые обрывают кору с деревьев, выскабливают ее изнутри, делают похлебку или сушат, мелют в муку и пекут лепешки на раскаленных огнем камнях. Но то, что кора не ободрана, еще ни о чем не говорит. Разве только о том, что зверье в этом краю не перевелось, и чешуйчатые, ежели сидят тут, то не больно оголодавшие. Лешага покачал головой.

— Нельзя здесь идти, опасно.

Он замолчал, не слушая больше возмущенных речей караванщика. Хоть бы и десять раз тот повторил, что дорога чиста, опасность была растворена в воздухе. Леха чувствовал ее резкий кровавый запах.

— Вон, напарник твой скачет.

Леха кивнул.

— Вижу.

— Да как же ты видишь, спиной же стоишь?

— Что с того?

Бурый спрыгнул с лошади.

— Ниже по течению переправы тоже нет. По всему видать, река вздулась и старый мост снесла. На выстрел от берега луж видимо-невидимо, вода совсем недавно ушла.

— Значит, надо строить мост или перевоз. — Лешага повернулся к караванщику. — Прикажи своим людям…

— Новый мост? Да ты с ума сошел! Ты посмотри на реку, мы и в руку дней не управимся.

— Если канаты есть, перевоз быстро наладим, в три дня уложимся.

— Три дня потерять?! Да три дня в моем деле год кормят! Пока я до Катинбунка этак доковыляю, наших там уже будет — не протолпиться! Весь товар по бросовой цене придется отдавать.

Леха дернул плечом.

— Зато живой будешь. Нельзя идти.

— Братко правду говорит, — заметил Бурый. — Там в верховье мост смыло, а здесь стоит как ни в чем не бывало.

Караванщик вспыхнул.

— Я нанял вас защищать караван, вот и защищайте! Нападут чешуйчатые — убейте! А торчать у Пустых Холмов, вонью дышать по вашей милости — ну уж нет! Мы начинаем переправу. Езжайте вперед.

Бурый поглядел на побратима. Тот вздохнул, тронул пятками конские бока и снял автомат с предохранителя.

Лезть на гору с полным вещмешком камней — дело непростое. Спина вмиг покрылась синяками еще во время бега, и сейчас каждое движение отдавалось резкой болью. Стоило уцепиться за малейший выступ, поднять руку, предательская ноша сразу перекашивалась и тянула вниз. Еще немного — и поминай как звали, ухнешь с высоты на каменную осыпь, а проклятый вещмешок прилетит в голову, чтобы закончить мучения.

Леха сцепил зубы, костеря на чем свет стоит Старого Бирюка и его науку. «Неверный шаг — последний шаг», — пронеслось у него в голове. Он глянул на Миху. Тот пыхтел, загребая руками скатывающиеся камни, пытаясь нащупать уступы скалы. Сил ему не занимать, огроменный вырос, рука, как молот. На прошлом торжище жердь на плечи забросил, за нее четверо здоровых мужиков уцепились, а он их на спор так раскрутил, что те удержаться не смогли, под общий гогот аккурат в лужу приземлились.

Но зато Леха куда сноровистее. «Совсем выжил из ума Старый Бирюк, — вдруг подумал мальчишка, чувствуя острую, как шило, жалость к себе. — Убьемся, точно, убьемся! И за что он нас так?» Пальцы скользнули по круглому окатышу, принесенному когда-то океанской волной и, точно пуля из пращи, застрявшему в склоне. «Убьемся!» Окатыш поддался и вывалился из стены, едва не зацепив парня по плечу. Тот отстранился совсем чуть-чуть, как его учил Старый Бирюк — на толщину клинка, и камень ушел вниз, дробно стуча по сыпухе.