Артем Мичурин - Полведра студёной крови[СИ]

По-правде говоря, мне особо и не до разговоров было, устал смертельно. Так что, уточнив у местных маршрут и выбрав под ночлег самый крепкий из пустующих домов, я отпустил Красавчика и запер во дворе ездовых. Хорошенько отоспавшись перед трудной дорогой, еще затемно наш табор отправился в путь. Двигались довольно споро по просеке, которая только и осталась от "бетонки", обозначенной на карте, покоящейся в моей голове. Ни на какой обед останавливаться не стали, стараясь пройти как можно больше в светлое время суток, когда еще не так холодно и спутники видят куда идут, а не тыкаются в ели как слепые котята.

Ненавижу холод. Самое лучшее, что может предпринять живое существо зимой — это впасть в спячку. Но я так не умею. Поэтому обычно на три месяца в году просто закупориваюсь в своей арзамасской берлоге и коротаю время за книгами под рюмочку-другую хорошего самогона, лишь изредка выбираясь в бордель да за съестным, если совсем уж осточертеет жрать свои припасы. Делами занимаюсь редко. Да и немного заказов зимой — мёртвый сезон. Мертвее не бывает. Я бы и сейчас не затевал всю эту лыжную канитель, кабы ни Ткач. Уж больно хороша возможность, чтобы упускать её. Ведь к весне мой заклятый товарищ вполне может оклематься и свалить, либо наоборот — отдать концы, замёрзнув спьяну под забором. Нет, всё правильно, тянуть было нельзя. Если идти, то сейчас. Но, сука, все эти правильные решения нихуя не согревают.

Пока шли, было ещё ничего, даже взопрел слегка, несмотря на не слишком тёплый плащ поверх лёгкого свитера. Но в первую же ночёвку на свежем воздухе я прочувствовал все прелести зимнего похода. Да какого там "зимнего"? Осень ведь на дворе! Что же будет, когда обратно пойдём?

Как стемнело, поднялся ветер. До того обжигающий, что пришлось заматывать лицо шарфом, чтобы не заработать обморожения. В темный лес с санями не углубишься особо, а редкие деревца от порывов не спасают.

Ночевка в лесу, когда холод начинает медленно подбираться снизу сквозь многие слои одежды к твоему уставшему от долгого дневного перехода телу, даже несмотря на подстилку из пышных еловых лап и хорошо протопленную палатку — не самая приятная в этой жизни вещь. И спирт тут никак не в помощь, а скорее наоборот. На короткое время он, конечно, согревает, но скоро становится просто лишней жидкостью, просящейся наружу и охлаждающей изнутри и без того остывающий организм. Ой бля, никогда ещё не ждал наступления утра с таким нетерпением. Трижды проклятая палатка, так легко собиравшаяся в лавке, оказалась невообразимой хуетой в тайге. Она перекашивалась, в ней дуло, труба сраной ткачёвской печки не пролезала в предусмотренную для неё дыру, а сама буржуйка на сырых дровах чадила так, что мы едва не угорели.

К тому же мы с Ткачем опытным путем выяснили, что оставлять без присмотра эту буржуйку не стоит. Нам просто повезло, что загнанные в дальний угол ездовые начали поскуливать и подвывать, чем и разбудили. Иначе, лет через пятьсот потомки нашли бы две замерзшие мумии с блаженным выражением на лицах. Одну так точно, потому что снилось мне в этот момент, как я сижу на берегу необыкновенно голубого озера, держу в руках брата близнеца того бочонка с пивом, что видел недавно на столе у Саманты, и собираюсь опрокинуть его содержимое себе в глотку. Однако, вместо пусть и мнимого, но от того не менее приятного занятия пришлось в спешном порядке снова растапливать печку, а потом помогать матерящемуся напарнику присыпать снегом раздерганную шквалистым ветром палатку. Накануне мы вырыли казавшуюся нам достаточной яму под костровище, а вот жилище свое заглубить не удосужились.

В конце концов, я плюнул и пошёл спать в санях, потеснив Красавчика. Ему-то хорошо, он может и на снегу переночевать. Напялил на себя всё: второй свитер, кухлянку, лузан, меховые чулки, унты, заячий треух, двое рукавиц — шерстяные и меховые. Залезть во всём этом в спальный мешок — ясное дело — не смог, поэтому просто накрылся им. Стало жарко — скинул мешок и лузан со второй парой рукавиц. Заснул. А утром проснулся от клацанья собственных зубов. Хуй знает, как тут одеваться. Ткач, впрочем, тоже особо отдохнувшим не выглядел, что немного повысило настроение. А вот наши ездовые пережили ночь как ни в чём ни бывало. Наверное, стоило бы выгнать их на улицу, вонь от шести немытых тел в палатке была невыносимой.

Даже самый отчаянный головорез или осевший на жизненном дне нищеброд, по большому счету, никогда не мечтают сменить свою привычную среду обитания на что-то чуждое и неизведанное. Да, они спят и видят разбогатеть, чтобы больше и лучше жрать и не предпринимать для того лишних телодвижений, но делать это они планируют все в том же затхлом городишке, где прозябают и сейчас. Я тоже не испытывал прилива благодарности судьбе, за организованную ей прогулку по живописным местам северо-уральской тайги. Возможно, когда-то сюда и съезжались в поисках приключений на свою задницу охуевшие от безделья горожане, но сейчас всякий попавший в эти места чувствовал, как его поглощает нечто темное и неизбежное. Даже забравшись в искореженное нутро Москвы, я не испытывал такого давления. Здесь же, не успели мы углубиться в засыпанные снегом леса на три-четыре километра, как этот мир сомкнул свои челюсти, отсекая нам всякую надежду вернуться назад. Начался медленный и неумолимый процесс переваривания очередных жертв, так неосторожно сунувшихся в пасть к этому раскинувшемуся до северных морей монстру. После первых же часов пути по тайге мне стало ясно, что всеми моими расчетами и прикидками можно смело подтереться.