Татьяна Живова: Джульетта без имени

...Сегодняшний мой Сон был про тебя. И про тех, кого месяц назад ты увез из этого мертвого города...

...Я вижу широкое разбитое шоссе с полурассыпавшимися и заросшими бурьяном остовами машин. Сквозь потрескавшийся и местами вздыбившийся асфальт пробиваются куртины трав и деревца. Природа быстро отвоевала свое у впавшего в ее немилость человечества.

Большому серому автомобилю довольно легко удается преодолевать все эти препятствия, и он легко, словно играючи, маневрирует между останками своих погибших собратьев. Мощный мотор гудит ровно и басовито, это значит, что в баках еще довольно бензина и «Тигр» сыт, силен и доволен.

...В тот день, когда ты в последний раз приехал на Горбушку, я по твоему поручению поставила на уши Старого Кера, а тот — всех наших «нефтяных» и прочих воротил. В рекордный срок удалось добыть необходимое тебе количество бензина и дорожных припасов. Для меня до сих пор загадка, чем ты там расплачивался за все это, — потому что приехал ты налегке, а уехал, забив машину канистрами с бензином, боеприпасами и мешками с едой и теплыми вещами чуть ли не до потолка салона. Может быть, если взять Кера за жабры (и это никакая не фигура речи!) и хорошенько потрясти... Нет, мне не нужны его богатства. Мне просто жутко интересно: что же сейчас настолько высоко — выше, чем патроны! — котируется на главной мутантской барахолке Москвы и ее ближайших пригородов! Дурь, что ли, какая-то новая появилась? Хотя, впрочем, фиг с ней, с этой дурью, своей хватает... и заметь: это я вовсе не о наркоте!

...Серая машина целеустремленно продвигается на запад от Москвы. Немногие уцелевшие указатели сообщают, что идет она по Новорижскому шоссе. Ты говорил, Стас, что твои родные места — где-то в Селижаровском районе Тверской области. Туда ты и направляешь своего «хищника». Я вижу тебя за рулем — похудевшего, с осунувшимся от напряжения и усталости лицом, привычно небритого, но... улыбающегося. Потому что рядом с тобой, на пассажирском сиденье, — ОНА. Твоя дочь, твоя ненаглядная девочка —плоть от плоти, кровь от крови. Она смотрит на тебя, и в ее черных глазах я вижу любовь. И отчего-то мне делается спокойно как за тебя, так и за ее друга и верного спутника, который сейчас спит позади вас, в салоне, в ожидании своей смены вести машину. И мне уже как-то легче думать о том, что я сама больше никогда тебя не увижу, не коснусь твоей руки, не смогу позаботиться о тебе — насколько ты мне это позволял... Зато она, твоя Крыся, отныне будет любить и беречь тебя за нас обеих.

Стас, в своем Сне я смогла увидеть многое, что ожидало тебя и твоих спутников на этом нелегком, опасном и долгом пути на твою родину. И порой мне было очень страшно смотреть на это и отчаянно хотелось проснуться. Знаешь, я привыкла верить своим Снам, потому что во всех других случаях, когда они приходили ко мне, они сбывались. И мне очень хорошо знакомо это давящее ощущение бессильного отчаяния и непоправимой потери, когда сбывалось что-то плохое из этих Снов с теми, кто мне в них снился. Стас, если бы что-то подобное произошло с тобой... не знаю, как бы я это выдержала. Терять близких в сотни раз тяжелее, чем едва знакомых, и ты это знаешь. Ты узнал это, когда одного за другим похоронил своих друзей — Хорька и Беззубого. И когда уходил прочь там, в Алтуфьеве, ощущая окаменевшей в попытках не горбиться от горя спиной умоляющий взгляд освобожденной и спасенной тобой дочери. «Папа, не покидай меня снова!» — безмолвно молила она. Тогда ты думал, что потерял ее навсегда. А теперь...

...Гулкая и, кажется, навсегда пропахшая медовым запахом воска, тишина старой церкви где-то недалеко от обезлюдевшего Ржева. Неровные язычки огня на тонких самодельных свечах. Солнечный луч, падающий сквозь запыленное окно на массивную серебряную купель с водой. И в купели — ОНА. Первозданно нагая, тонкая, хрупкая, звонкая — сама похожая в этом луче света на трепетный язычок пламени... Стоит, вытянувшись в струнку, в зябком сумраке храма, и только глаза — сияющие черные звезды — говорят о том, что это живая девушка, а не золотая статуэтка. Тихий, срывающийся от волнения голос: «Дай мне имя, папа!..» И ты, внезапно задохнувшись, выдавливаешь первое пришедшее на ум. Спохватываешься — а вдруг ей не понравится? Но еще ярче вспыхивают глаза-звезды, и ты понимаешь: угадал! И вот уже сухонький старичок-священник — единственный на многие километры вокруг человек, обитатель этой многострадальной, политой свинцом и кровью земли, — шепчет привычные ему слова и молитвы и, наконец, опрокидывает над головой твоей дочери тускло блестящий старинный ковш. И льется, струится по тонкому, дрожащему от волнения и озноба телу светлая очищающая водица, и радостно выпеваются негромким, но все еще сильным голосом сокровенные слова: «Крещается девица Кристина во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь!»