Виктор Глумов - Чистилище. Живой

– И что делать? – Таня плюхнулась на стул, плеснула в стакан соку, выпила.

Андрей налил вискаря, выпил. Подождал, пока жидкий огонь перестанет жечь пищевод, и прошептал:

– Давайте послушаем Каневского, а потом решим, как дальше. Может, бежать придется.

– Куда? – воскликнула Таня. – Оружие у нас забрали, от зомби отбиваться нечем! И автоматчиков вы видели? Нас ведь расстреляют!

– Не дрейфь, с нами не пропадешь. Андрюха свой мужик, с ним можно иметь дело. Не то что всякая инфантильная шелупень. Хоть и лет ему мало, видно человека. А пока, – он встал и прошествовал на кухню, распахнул холодильник, – предлагаю насладиться остатками цивилизации. Вы когда-нибудь думали, что будете жить в такой роскоши? Нет, не так. Что эта роскошь будет вашей? Я – нет. Мне на богатство плевать было, другое интересовало.

– Я бы помылся. А то от меня разит, как из мусорки. – Андрей повел плечами. – Вода тут есть?

Макс помахал рукой перед носом – что-то завонялось в холодильнике – и отправился проводить ревизию бара. Присвистнул, но ответил прежде, чем Андрей распахнул дверь в ванную:

– Там два ведра, принес из резервуара, так что не особо плескайся, девушке оставь. О-па! Мартини. Тань, будешь?

Согласилась ли Таня, Андрей не знал. Закрыл дверь, попрал поддон белоснежной душевой кабины грязными ногами, экономя воду, помылся. Ванную он покидал свежим и обновленным, обмотавшись пушистым белым полотенцем. Он рассчитывал переодеться в чистую одежду хозяина.

Когда в ванной заплескалась вода, Макс шагнул к Андрею, подмигнул:

– Она тебе нравится?

– Больше, чем просто нравится, – честно признался Андрей.

– Намек понял, – улыбнулся Макс. – Хорошая девчонка, все, я больше не лезу. Не все процессы жизненно необходимы.

Донеслись выстрелы – короткая очередь, и все. Андрей бросился к окну, но не увидел ничего интересного. К тому времени Макс совсем наклюкался и воссел на барную стойку. Он, не стесняясь, пил джин из горла. Когда на весь гарнизон раздался звонок, он пригнулся и чуть не выронил бутылку.

– Конец рабочего дня, ужин, – прокомментировал он. – Через полчаса пойдем вождя слушать.

Андрей скользнул в одну из спален и занялся недостойным делом: начал обследовать ящики с хозяйской одеждой. К счастью, хозяин был шире на размер, но такого же роста, что и Андрей, – вещи подходили. Он надел зеленые штаны с карманами, почти такие же, как запачканные, черную футболку с волком и толстовку.

Хозяйка же оказалась на голову выше Тани и намного шире в талии. Более-менее подошли коричневые бриджи и серая синтетическая майка, которая все равно болталась на груди. Сверху Таня решила набросить просторную толстовку, скрывающую фигуру, – для тепла и безопасности.

– Давайте скорее! – крикнул Макс. – Самое интересное пропустим.

На небольшой площади уже шумела разношерстная толпа, состоявшая в основном из гражданских. Человек двести, может, чуть больше. Все не старше сорока, исключение – военные и толстая протеже Усакова. Андрей и Таня встали на тротуаре возле припаркованного «уазика», недалеко от автоматчика, прислонившегося к стволу липы. Макс увидел новых знакомых и поспешил к ним.

Андрей повертел головой и с высоты своего роста увидел коротко стриженную макушку «просто Кати». Рядом с ней, заведя руки за спины, стояли две русоволосые женщины в синих комбинезонах, с отекшими от слез лицами.

Каждый человек – сгусток отчаяния. Каждый похоронил близких, некоторых, как Таню, любимые люди пытались загрызть.

Совершенно седой коренастый мужчина с черными внимательными глазами стоял на ступеньках администрации и держал в руках громкоговоритель. Андрей предположил, что это и есть генерал Каневский. Его охраняли двое автоматчиков. Окинув собравшихся взглядом, он проговорил:

– Добрый вечер, друзья! Какой он добрый, скажете вы и будете правы. Но мы выжили. Как известно, на войне и за рулем нет атеистов, среди нас с некоторых пор их тоже нет. И мы верим в то, что жизни нам дарованы не просто так.

– Ага! – выкрикнула Катя. – Поэтому расстреливают раненых? Балласт сбрасывают?

Толпа одобрительно загудела. Андрей скосил взгляд на автоматчика под липой, он стоял неподвижно, как пластмассовый солдатик. Усаков смотрел вбок, на круглолицего полковника, тот тоже глядел на него, а потом отвернулся. Оба были совершенно спокойными.

Каневский замолчал, опустил громкоговоритель, провел рукой по лицу, на котором – стыд, смущение, гнев. Неужели он ничего не знал?