Игорь Шинкаренко - Марго. Мемуары куртизанки

А пока давайте возвратимся к тому возмутительному случаю, так меня задевшему. Уже три недели прошло с тех пор, как я остужала свою кипевшую от возмущения кровь, став жертвой наглого мошенничества, настоем корней куста земляники, кувшинки и нитратной̆ соли, когда одна перекупщица в туалете мне предложила, временно послужить одному члену духовенства. Хотя я тогда после всего пережитого чувствовала себя уже довольно сносно, состояние моего здоровья было ещё немного двусмысленным, и я не была чересчур уверена в том, что кто-либо мог приблизиться к моему розовому кусту не подвергаясь риску уколоться.

Если бы шла речь о том, чтобы договариваться с мирянином, я бы ещё подумала, не придётся ли мне потом раскаиваться в содеянном, но узнав, что я буду иметь дело со священником, я думала лишь о том, как бы мне его ощипать, ничуть не беспокоясь, что меня будут мучить потом угрызения совести. Нашла коса на камень. Так как профессия этих людей состоит в том, чтобы навязывать всем и везде под лицемерной пеленой христианские и социальные ценности в своей собственной интерпретации, так как эти святоши нам часто рекомендуют за экю то, что они сами не приобрели бы и за его одну тысячную… одним словом, это существа, которые лишь бесчеловечно жиреют на наших бедствиях и смеются над нашими недостатками, и поэтому я всегда полагала, что поступаю скорее похвально, чем предосудительно, совершая с таким человеком акт, который по его завершению позволил бы пожаловаться на меня. И вряд ли Богу. Хотя от этих святош можно ожидать чего угодно. И так вот совсем зрело и взвешенно, я согласилась встретиться с ним и очистить его до последней шерстинки, и чем раньше, тем лучше.

Вообразите себе этакого сатира, волосатого, как Ликаон, худого, с бледным лицом, на котором явственно отражался порок чувственного темперамента и похоти. Несдержанность и сладострастность изливались потоком из его лицемерных взглядов, но давайте оставим этот портрет без последних мазков кисти, чтобы мой искусный читатель не обвинил меня в излишней предвзятости и не принял Готье за Гаргюйе, что равносильно глупой ошибке. Я никогда не рассчитывала, что человек такого сана, в такой сутане окажет мне такую любезность, как только увидит меня. Он преподнёс мне карманные часы с боем Жюльена Лероя, с гильошированным циферблатом восхитительного вкуса и богато инкрустированные бриллиантами. Признаюсь, к его чести, что ещё никогда священнослужитель наглядней не опровергал пословицу, которая говорит, что нищий и священник-это одно и тоже. Он был, напротив, до глупости расточителен, так что менее, чем за две недели я его заставила потерять, и, соответственно, увеличить свою ренту на тысячу экю. Он был человек, который продал бы все имущество церкви только по одному моему знаку о моем недомогании, требующем дорогостоящего лечения. Вскоре я заметила, что его любовь ко мне начинает граничить с бешенством, и осталась лишь тонкая грань, которую ему нужно было перейти, чтобы дело дошло до рукоприкладства, а может быть, и до более тяжёлых последствий.

Это случилось в то самое время, когда я прибегла к одному наглому и бесстыдному трюку, на который женщины нашей профессии вполне способны. Я ему сказала твёрдым тоном, от которого слугу Божьего сразу затрясло мелкой дрожью, что нахожу его очень смелым человеком, раз он осмелился даже подумать о том, чтобы оскорбить меня подобным образом, что он заслужил, чтобы я его заставила выброситься из окна, и если меня и можно было в чем-то упрекнуть, то это лишь в том, что я имела слабость полюбить его, но я прекрасно знаю, какую оценку общество даёт людям, подобным ему. Оно считает, их по большей части, распутниками и развратниками, и что, без сомнения, он очень неплохо прижился, таким образом, в некотором бесчестном доме. Я добавила, что, если бы последние капли жалости к нему не удерживали меня от решительных действий, я упомянула бы его в сообщении церковному судье в Офисиаль, и имела бы достаточно кредита доверия, чтобы его отправили в достойное для него место, где наказание и покаяние были бы соразмерены с его распущенностью. Моя пылкая и лаконичная речь возымела должный результат, которого, я собственно говоря, и ожидала. Бедный апостол был столь оглушён, был настолько унижен, что поспешно и молча отступил, и больше я о нём никогда и ничего не слышала.

Пусть эта маленькая новелла послужит уроком для духовных лиц, и они поймут, наконец, что опала, позор и презрение – обычное вознаграждение за их скандальное, позорное поведение. Пусть они для начала научатся уважать друг друга сами, если хотят, чтобы уважали их. До сих пор они были чересчур убеждены в том, что чистота помыслов и жизни совершенно не привязана к одежде, в которую они облачены, и что живые страсти под духовным платьем кардинально отличаются от страстей человека, облачённого в светское платье, что мужчина, одев рясу, по определению становится выше персоны в модном светском костюме, что монах первых христианских веков в своём отрешении от земного должен быть равен любому священнику нашего времени.