Ольга Койнова - Silentium

28 октября, 1998 год 06:16 утра.

Она сидит в пустой квартире с разбитыми стеклами. Под окнами на улице валяются сломанные ножки журнального столика и разбитая напополам столешница, части большого хрупкого шкафа, разломанные найденным топором. На крепких ветках большого клена, растущего напротив окон лежит спинка старого уютного кресла, ниже его подлокотники. Её слабые костлявые руки ломали и били все предметы, которые только попадались на глаза, она била их насколько хватало сил, выбрасывала в давно уже пустые рамы, рыдала и не могла остановиться. Сил уже не осталось, ноги подкашивались, изрезанные руки тряслись и отказывались слушаться, да и мебели в комнате не осталось. Она резко замолчала, рухнула на пол, по щекам катились слезы и снова отсутствующий кукольный взгляд блестящих зеленых глаз в потолок. На улице пошел дождь, лужи появлялись и в квартире. Только старый клен, оставшийся почти без листьев прикрывал окна от настойчивого ливня. Её оголенные ноги и руки посинели от холода, грязные волосы падали на лоб. На ней была только фиолетовая кофта на четыре размера больше. Она смотрит в дальний угол, там стоит недопитая бутылка рома, а рядом…весы. Она заставляет себя встать и плетется в тот самый угол, трижды за восемь мелких шагов падая на израненные колени. Она упирается руками в стену и встает на весы, опускает руки и смотрит вниз, перед глазами все плывет и она еле разбирает цифры…Сорок, сорок пять показывают подкрученные весы. На самом деле она весит тридцать пять. Минус десять килограмм за месяц. Она не может больше стоять на ногах и падает назад, ударившись затылком об дверной косяк. "Неет, неет, много…почему так много",-всхлипывая выдавливает она. Злится, кричит и снова рыдает. Она дотягивается рукой до бутылки с ромом, приподнимая голову выпивает залпом полбутылки. Снова кричит и разбивает вдребезги бутылку об ни в чем не повинные весы и стену с рваными обоями. Она еле заставляет себя перевернуться и ложится животом на осколки от бутылки рома, часть сжимает в левой руке, осколки не поддаются бессильному давлению ослабевших рук и она засовывает их в рот. Осколки дробятся, мелкие части вонзаются в десна, нёбо, щеки, она глотает и крупные осколки царапают горло, она чувствует, как они проходят по трахее, отхаркивается кровью, вытаскивает застрявшие в языке осколки и жует снова. Переворачивается на спину, вытаскивает осколки с живота, режет ими ноги. Она смеется, смеется, как сумасшедший злой гений и осколки вонзаются в пухлые когда-то губы, еще больше окрашивая уже окровавленные зубы. Она хохочет, заливается смехом. Больно, но ей становится легче, легче, легче…

28 ноября 1998 года, 20:45 вечера.

Она лежит на больничной койке одна в палате. Её соседка умерла три дня назад на ее глазах. Такая хрупкая, маленькая, весила совсем немного, отказывалась есть, но не могла сопротивляться насильственному кормлению. После очередного отказа её сердце остановилось. Хрупкая девочка не чувствовала страха, боли, отчаяния, но сердце замерло.

Сама она не отказывается от еды и чувствует, как поправляется с каждой ложкой. Ей запретили курить, когда в третий раз сработала пожарная сигнализация. Она больше не пытается достать сигареты. Из нее вытащили все осколки, вправили сломанное ребро и голеностоп, заставляют глотать кучу разных таблеток. Она "хорошая девочка" по словам врачей, идет на поправку. Медсестра делает вечерний обход, выключает свет, объявляет отбой. В темноте она нащупывает под матрасом крышку от ржавой консервной банки, достает ее под одеялом и вонзает каждый зазубренный краешек во внутреннюю сторону левого бедра – там почти незаметно. Она хочет кричать, но не от боли, по щекам снова катятся слезы, она проводит крышкой по рукам, оставляя глубокие кровоточащие точки и срабатывает выключатель, она устремляет взгляд кукольных зеленых глаз в серый больничный потолок. Но ей становится только хуже…Она глубже уходит в осознанный сон.

Никто не навещает ее в больнице. Нет никого. Уже 5 месяцев, как нет. Мама, папа, братик…Ему было всего лишь три года. Водителю грузовика, из под колес которого вытаскивали их тела, было тридцать восемь. Он прожил на тридцать пять лет больше. Сам вылетел через лобовое стекло, резко затормозив. Нужно было пристегнуться. Кровоизлияние в мозг и все тридцать восемь лет канули в небытие. Он приходит каждый день к ней в палату и просто смотрит. Она кричит, говорит убираться, бросает в него вещи, дрыгает ногами и руками, все еще не имея сил встать самостоятельно, зовет на помощь медсестру, но когда та приходит, его уже нет, она снова кричит, и медсестра, сердито покачивая головой, что-то вкалывает в вену. Накатывает волна необъяснимого спокойствия, веки тяжелеют, она засыпает и видит тот самый грузовик. В голове проецируются образы изувеченных тел, и она не может выбраться из закольцованного кошмара под действием лекарства. Одна из самых изощренных пыток собственного сознания. Она просыпается, как будто резко вынырнув из воды, и плачет, плачет, плачет. Руки и ноги лежат неподвижно. Входит медсестра, ругается который раз, но она не понимает ее слов, не придает им смысла, не слышит. Она чувствует костлявые, шершавые руки, пальцы, закрывающие ей уши. Кто-то пытается пробраться внутрь, кто-то крадет ее мысли. Это не медсестра, хотя в палате только двое. Это что-то не хочет, чтобы она понимала происходящее. Хриплым сдавленным голосом она просит это убрать, убрать руки с ушей. Медсестра меняет капельницу, ее состояние резко меняется, жар растекается по всему телу, но голова остается холодной. Руки, прежде закрывающие уши забираются внутрь все глубже. Теперь что-то внутри. Она в искусственном плену разрушенного медикаментами и отчаянием подсознания.