Роберт Холдсток: Лес Мифаго

Вождь Могоч с удовольствием смотрел на это представление, но почувствовал, что должен проявить почтение к мертвому Перегу. Он подобрал крошечную птицу и вернул ей человеческую форму. Но он побоялся, что уничтожит всех жителей соседней деревни, если сам выроет могилу, даже одним пальцем. Поэтому он положил мертвого ссыльного в рот и сунул его под зуб, ставший памятником смелому воину. Таким образом Перегу был похоронен под высоким белым камнем, в дышащей долине.»

Нет никаких сомнений — это самая ранняя форма истории Гуивеннет, и ты должен понять, почему я так возбужден. В последний раз, когда девушка была здесь, я спросил ее, почему она так печальна. Она ответила, что никак не может найти дышащую долину и блестящий камень над мертвым отцом. Она и есть Гуивеннет, я знаю это, я чувствую ! Мы должны опять призвать ее. Мы должны опять попасть за Каменный водопад, и мне нужна твоя помощь.

Кто знает, когда кончится эта война? И чем? Мое старшего сына скоро призовут, за ним последует и Стивен. И я смогу более свободно исследовать лес и общаться с девушкой.

Эдвард, ты обязан приехать. С уважением, Джордж Хаксли, декабрь, 1941 г.

В мае 1944 я получил повестку и без особой охоты отправился на войну — сначала на обучение, в Озерный Край, а потом во Францию в составе 7-ой пехотной дивизии. (* вполне себе реально существовавшая дивизия, основанная еще герцогом Веллингтоном, но в 1939 она была преобразована в 6-у пехотную)

Накануне отъезда я почувствовал, что обиделся от видимого равнодушия отца к моей судьбе и, пока он спал, неслышно подошел к его рабочему столу и вырвал лист из дневника, в котором он записывал результаты своей молчаливой упорной работы. Я много раз перечитывал этот фрагмент, датированный августом 1934 года, и каждый раз меня бесила его непонятность; но одно то, что я украл кусочек его жизни, поддерживало меня в течении долгого, наполненного болью времени.

Вначале шли горькие жалобы на различные события, отвлекающие его от главного; ему приходится заботиться о Оак Лодже (* Oak Lodge — Дубовая Хатка, англ.), нашем семейном доме; оба сына требуют внимания, и еще трудные взаимоотношения с женой, Дженнифер. (Кстати, насколько я помню, мама была очень сильно больна.) Фрагмент заканчивался совершенно замечательным — за непонятность! — пассажем:

Письмо от Уоткинса — согласен со мной, что в определенные времена года аура вокруг лесной страны распространяется далеко, вплоть до дома. Надо подумать о последствиях. Он стремится узнать силу дубового вихря, которую я измерил. Что ему сказать? Конечно не о первом мифаго. Заметил, что обогащение зоны пред-мифаго более постоянно, но, вместе с тем, отчетливо лишает меня чувства времени.

Я сохранил этот листочек бумаги по многим причинам, но, главным образом, ради нескольких моментов того, что по-настоящему интересовало отца — и тем не менее смысл его был закрыт от меня, как сам отец закрыл от меня дом. Я ненавидел все, что он любил.

В начале 1945 меня тяжело ранило, так что после окончания войны мне пришлось остаться во Франции и переехать южнее, в маленький городок, находившийся в холмах за Марселем, где я жил со старыми друзьями отца. Сухое, жаркое место — и очень, очень медленное; выздоравливая, я проводил время, сидя на главной площади, и быстро стал частью крошечной общины.

Каждый месяц этого долгого 1946-го года я получал письма от моего брата Кристиана из Оак Лоджа — длинные, наполненные всякими сплетнями; однако, судя по ноткам раздражения и напряжения, его отношения с отцом быстро ухудшались. Я никогда не получал ни слова от самого старика, но и не ожидал: я давно смирился с мыслью, что он, в самом лучшем случае, смотрит на меня с полным безразличием. Семья только мешала его работе; он пренебрегал нами и требовал, чтобы мать вела свою собственную жизнь. Во время войны его страсть расцвела еще больше и превратилась в истерическое безумие, иногда по-настоящему пугающее. Однако нельзя сказать, что он все время кричал; напротив, большую часть жизни он молчал, погруженный в изучение дубового леса, граничившего с нашим домом. Поначалу мы сильно негодовали на него, но быстро научились благословлять и радостно приветствовать эти долгие периоды молчания.

В 1946 он умер от болезни, мучившей его долгие годы. Услышав эту новость, я не знал, что мне делать: мне очень не хотелось возвращаться в Оак Лодж, стоявший на самом краю поместья Райхоуп, в Херефордшире, но я хорошо понимал страдания Кристиана. Он остался один, в доме, в котором мы вместе провели все детство. Я представлял себе, как он бродит по пустым комнатам, или, возможно, сидит в промозглом кабинете отца, вспоминая часы одиночества, а также запахи дерева и земли, которые старик, вваливаясь в отделанную стеклянными панелями дверь, приносил с собой из недельных походов в лесную страну. Лес проникал в эту комнату, как будто отец не мог находиться далеко от буйного подлеска и холодных влажных полян, окруженных дубами, даже когда замечал свою семью. Впрочем он подтверждал это единственным способом, который знал: рассказывая нам — главным образом брату — истории из лесных стран, находившихся за домом, в основном из стран дуба, ясеня, бука и других деревьев, в черной глубине которых (как он когда-то сказал) можно было услышать и почувствовать запах диких вепрей, и увидеть их следы.