Дмитрий Дудко - Москва, Американская ССР

Никто не возразил вождю, что не стоит рисковать схваткой с более сильным отрядом, когда на хвосте рейнджеры Маккарти и японцы. Все понимали: перед ними индеец, мстящий за смерть братьев. Хотя сиу издавна враждовали со своими северными соседями.

Ночь опустилась на землю. Затаившись в лесу, бойцы ждали, пока бандеровцы после песен и выпивки заснут вокруг костра. Бесшумно, словно пума, Красный Бык первым прыгнул вперед с ножом и томагавком в руках и свалил часового. Половина отряда погибла во сне под ножами, прежде чем командир, по-волчьи чуткий, вскочил и поднял тревогу. Вождь бросился навстречу ему, томагавком выбил пистолет из руки и всадил нож в горло. Тем временем Говард палил из двух револьверов по проснувшимся бандеровцам, а Бен поливал их свинцом из автомата. Через несколько минут все было кончено. Красный Бык окинул взглядом командира. Крепкие белые зубы скалились из-под густых седеющих усов. Мазепинка была отделана волчьим мехом, а на ремне красовались бляхи в виде волчьей головы.

— Гринь Вовкулаб, Зеленый Оборотень. Это он собственноручно вспарывал животы беременным и вместо плода зашивал волчонка.

— Такого даже эсэсовцы не делают. Это не человек, — безжалостно произнес техасец.

Индеец одним движением ножа снял скальп и принялся деловито натягивать его на согнутую кольцом ветку — чтобы тот не скукожился. Тем временем бойцы беспощадно добивали раненых. Вдруг один из лежавших приподнялся и сказал:

— Не убивайте, прошу вас! Я корреспондент, только корреспондент!

Невзрачный, неприметный человечек осторожно встал на колени и дрожащими руками вытащил из нагрудного кармана удостоверение. Он даже не был ранен — просто отполз в кусты, но они оказались слишком густыми, чтобы скрыться. Фостер заглянул в документ.

— Мусий Слымак, «Свободная Колыма», орган Сибирской Освободительной Армии. Так ты дважды предатель! Сначала вы разоряли Сибирь, потом ушли с американцами на Аляску, были посланы в Канаду усмирять индейцев и там переметнулись к Бандере.

— Сволочь шаламовская! Где теперь твой шеф — на службе у Геббельса? — презрительно скривился Хэм.

— Я не убивал, никого не убивал! В СОА всякое бывало, а бандеровцы еще страшнее зэков. Но я ни одного человека не убил, не бил даже, Христом-богом клянусь!

Заметив, что убивать его самого, похоже, не собираются, человечек осторожно улыбнулся.

— Варлам Тихонович — умнейший человек, потому и выжил. Я ему, конечно, не чета… Да я в этом Союзе только и делал, что выживал! — всхлипнул он. — Я же крестьянин, простой хлебороб с Украины, из Запорожской области. Род наш, правда, не казачий. Но Слымаки были в селе лучшими хозяевами. Больше десяти работников кормили и хлеба занять никому не отказывали. А лодыри неблагодарные у нас все забрали, на глухой хутор отселили. Сами потом в своем колхозе голодали. А мы выжили и тихо в город перебрались. Еще и целую тонну зерна зарытой оставили. В колхозе наворовали. Чтобы знали голодранцы, как чужим добром разживаться.

Слымак, казалось, не замечал, как темнеют лица делегатов. Наконец Бен не выдержал:

— Да вы же несколько семей голодом уморили! Хоть бы продали то зерно.

— Как вы вообще до голода дошли? Вам же дали трактора, — полюбопытствовал Рено.

— Дали… Один трактор на все село. Да полсотни лошадей.

— А волы? Черноземы конями лучше не пахать.

— Порезали их перед тем, как в колхоз идти. А что? Не свое — так и беречь нечего. Все равно в колхозе все дадут. Так они, дураки, думали.

— Или ты, парень, врешь, или вы, русские — идиоты, каких свет не видел! — хлопнул себя по ляжке фермер.

— Я на таких добрых хозяев, как ты, работал в молодости. Потому и ушел в армию, что понял: все силы на ваших полях оставлю и умру нищим, — сказал индеец.

— И как же ты дальше выживал? — спросил Хэм, еле удержавшись, чтобы не добавить ругательство.

— Устроился в городе на завод, потом на рабфак. У самого Луначарского рекомендацию выманил. В пединститут поступил. Один комсомолец поднял шум, что я-де классовое происхождение скрыл. А я на него самого донес: троцкист, мол, и девчонка у него из Галиции. Его посадили, а я еще год проучился. Потом, когда Ежова сняли, все равно попался. Загнали на Колыму. Ох, и холодно там! Плевок на лету замерзает, только тогда на работу не ведут. На Аляске и то теплее, а здесь так вообще курорт. И работа тяжелая, а кормили одним хлебом да рыбой. А я вот выжил. На работе жилы не рвал, на большую пайку не зарился. Убегать не стал, а то бы меня уголовники по дороге схарчили. И — всем угождал: паханам, вертухаям. Жаль, в пидоры не попал: ни рожей не вышел, ни задницей. Они — люди последние, зато всегда сытые. А вот в стукачи не пошел, хоть и звали. Не то бы кончили меня зимой сорок первого, когда восстание началось. А так оказался на хорошем счету и у Варлама Тихоновича, и у командующего нашего, махновца Рябоконя. Пригодилось образование: и под пулями бегать не надо. Ранения ни одного.