Анатолий Головков - Террористы

– Боевым эсерам сочувствуют Горький и Андреева, – защищался Каляев. – Я уж не говорю о Гиппиус и Мережковском.

– Не надо! Вы еще Шаляпина назовите. Мали ли чем увлекается интеллигенция? Для нее и жизнь сплошной сюжет. Образованные круги России считают вас уголовником.

Каляев развел руками.

– Вы убиваете меня прежде казни. Все равно ничего не изменишь. К чему ваши слова? Ступайте. Мне нужно теперь одному побыть. – Он посмотрел впереди себя безумно. – Впрочем, вы, скорее всего, мне мерещитесь. Поэтому не имеете значения. Глупо же говорить приведению «уходи»?

Максиму показалось, что он-то как раз и скажет. Еще немного, и станет призывать на помощь всех святых, крест под нос сунет. Но если честно, Каляеву хотелось только одного: чтобы поскорее закончилось дело с повешением.

– Иван Платонович, – осторожно сказал гость, – а что, если с гибелью вашей ничего для вас не кончается? А только начинается?

Террорист кивнул насмешливо.

– В газеты норовите угодить? Deus ex machina? Забавно, сударь мой! Спасибо, развеяли немного. У вас своя машина, а у меня своя, и, боюсь, ее уже не остановить.

– Напрасно мне вас хвалили, – сказал Максим. – Вы, очевидно, кроме динамита и револьверов ничего не видели. Поймите же, наконец! Нет жизни, и нет смерти. Есть только условия пребывания сущности в пространстве! Поэтому вам нечего бояться.

– Я не боюсь. В штаны еще не наделал.

Ландо прищурился.

– Мало ли? Наделаете после веревки! Так что не лгите. Все боятся. Но у вас есть уникальный шанс взглянуть на собственную казнь… со стороны.

Приговоренный облизал губы и наморщил лоб.

– Ну, хватит. Глупая шутка. Скоро за мной должны прийти.

– Вот именно. – Максим достал матово-золотой, на цепочке и довольно массивный, кулон, напоминающий хронометр. – Наденьте это на шею, и мы перенесемся в другое время, безопасное.

Каляев побледнел.

– Серьезно? И куда же мы поедем?

– Недалеко. Месяца на три назад.

– Значит, за три месяца до акции против великого князя? Кровопийца не будет убит?! – Каляев вытаращил и без того навыкате глаза.

– Будет! Бомбу в князя метнете именно вы. Это событие никто не отменит, оно слишком серьезно!

Несмотря на сырость и прохладу, по лицу Каляева катил пот. Он то садился на край койки, то снова вскакивал.

За кованой дверью раздались шаги, лязгнул глазок, послышались голоса:

– С кем он, сука, разговаривает?

– Сам с собой. Сбрендил, наверное.

– А ты бы не сбрендил перед веревкой?

– Ох, ох!..

Шаги удалились, голоса стихли.

– Решайтесь, Иван Платонович, – в нетерпении произнес Ландо. – Линейное время неумолимо.

Каляев морщил лоб, растирал пальцами виски. Потом вдруг схватил ладонь гостя и сильно пожал ее.

– Да, да!

– Хорошо, я рад!

– Об одном лишь умоляю! Никому не рассказывайте, что Янек Каляев испугался! Обещайте же! Вот теперь непременно обещайте! Иначе позову охрану, и пусть все летит вверх дном!

– Успокойтесь, я никому не расскажу, что вы трус.

Ландо раскрыл оба кулона, под крышками которых мелькнули разноцветные индикаторы над рядами кнопок.

– Поехали?

– А куда нам деваться!

– Прощай, каземат! – выкрикнул Янек в возбуждении. – Товарищи, прощайте!

Вслед за его словами стены раздвинулись, зашатались, растворяясь в затхлом воздухе.

Ни в камере смертников, ни после того, как он отправился в прошлое, Каляев не знал, что спаситель его – никакой не призрак, не маг и не факир. Что он изобретатель и военный летчик Императорского воздушного флота, Максим Павлович Ландо.

– Как же нам войти? – спросил Фабиан.

– Я полагаю, надо постучать, – ответил Бальтазар.

Э. Гофман, «Крошка Цахес»

Российская Империя, Москва, 2 февраля 1905 года, ближе к полуночи

Ландо с Каляевым из Шлиссельбургской крепости перенеслись в Москву. И оказались на тусклой, морозной, насквозь продуваемой Софийской набережной. Они там сразу едва не погибли, оказавшись перед лошадью, впряженной в сани. Увидев людей, животное отпрянуло. Извозчик плюнул и выругался.

Тут Максим заметил, что сам он в шубе, а узник одет уже не в полосатую робу и шапочку смертника. На нем была поддевка, картуз и высокие сапоги. Они производили впечатление барина и крестьянина.

Каляев ежился, запахивая лицо воротником, глупо спрашивал, какой год и какое число. Узнав же, заметил, что помнит этот день, как не очень удачный. Он собирался бросить бомбу под карету великого князя. Но ничего не вышло: в карете ехали дети. Причем дело происходило ранним вечером. А теперь, поди, начало одиннадцатого? Значит, они с Савинковым уже идут в «Альпийскую розу» перекусить.