Анатолий Головков - Террористы

Разогрела ли она жаркое, обещанное с утра, накрыла ли стол в гостиной, разложив тарелки и приборы? Перец точно забыла подать, хотя Корсунский занудно просит ее об этом годами. Поля, Полечка! Сначала перечницу и солонку на стол! А потом ножи с вилками! А сейчас – да ну их совсем, эти пряности! Он бы ей нынче все простил!

Корсунский вообразил жаркое на блюде – из свинины, с весьма уместными прожилками жира на фарфоровых ребрышках, с картофелем, черносливом и каперсами, при участии чеснока и разбухших горошин перца душистого, которые он отлавливал и складывал на краю тарелки.

Что за чудо была подлива, когда ее готовила Полина! Шеф-повар парижского «Максима» застрелился бы от зависти и бессилия! А что за наслаждение было подбирать эту божественную подливу кусочками булки! Отламывать хрустящую корочку и макать. Отламывать и макать. И уж потом, в кабинете, при золотом свете абажура, – чашка кофе, тайная стопка ликера…

Мысли о еде доконали крыса, аппетит возник зверский.

Наконец-то он почувствовал, что голоден.

Мучительно и даже агрессивно голоден.

Вот подай ему теперь барана – тотчас бы забил его, изжарил на вертеле и съел.

Корсунский принялся ерзать, сучить лапами, шевелить носом, принюхиваясь. Обоняние его обострилось необычайно, запахи терзали ноздри.

Собственно говоря, он и сидел посреди еды, – огромной, великой, тотальной, бывшей жратвы. Не может быть, чтобы в этом море отбросов не нашелся хотя бы один съедобный островок.

И – о, удача! Действительно, обнаружилась коробка из-под «Виолы». Того самого сыра, который упорно поставляет дружественная Финляндия, очевидно, из чувства благодарности Совнаркому за подаренную независимость. Ильича Ленина нет давно, а в Суоми его не забыли. Можно ли такое забыть? Вот и шлют данный сыр по привычке, невзирая на потерю территорий.

Правда, ему еще отец, кавалер Почетного знака «Честному воину Карельского фронта», рассказывал, что финны никогда не простят нам войны тридцать девятого года. Из-за этого сосны у нас покупают, хоть у самих полно, шлют сыр в немереных количествах, скорее всего, отравленный медленным ядом.

Отец, на всякий случай, ничего финского не покупал и не ел.

Сын был иного мнения, и не раз студентом угощался «Виолой» под стаканчик вина. И поэтому – спасибо судьбе! – знал Илья Борисович, что на дне коробки и по бокам ее, а в особенности под крышкою обязаны сохраниться остатки продукта.

Он стал выскребать и слизывать сыр со всей тщательностью, помогая себе то зубами, то лапами, пока внутри не сталось уже крошки. Потом положил лапу под голову и уснул.

Наступил рассвет. Возможно, утро уже красило нежным светом стены древнего Кремля, когда Крыс почивал среди капустных листьев, картофельных очисток и рваных пакетов. Послышались звук мотора и голоса.

– Цепляй четверку, Гамлет! Да смотри, чтобы крюк за скобу зашел. А то в прошлый раз чуть кабину не пробило!

– Готово, Васыль!

– Тогда вира помалу!

Завыла лебедка, поднимающая бак с мусором .

– Вываливай!

Зазвенело битое стекло, взметнулась цементная пыль, оседая на морду несчастного крыса.

– Ты посмотри, Гамлет, вот, гады! Снова, блядь, насвинячили!

Корсунский сжался. Сейчас мусорщики управятся с четверкой и подцепят тросами его пристанище. Что же тогда?

– Пятый стропить? – заорал тот, кого называли Гамлетом.

– Погоди, кажись, неполный.

Корсунский прошуршал по туннелю вниз и затаился.

Вилы вонзились в мусор, едва не задев Крыса, который изворачивался, ужом, чтобы не проткнули.

После того, как мусоровоз уехал, Корсунский вылез на поверхность.

Он едва перевел дух, как послышались шарканье подошв, треск льда на лужицах. На него посыпались жестянки. Одна банка чувствительно ударила крыса по жирненькому боку, и он не выдержал.

– Да сколько же можно, мать вашу?! То цементом посыпают, то банками кидаются!

В квадрате неба показалась голова мужика в шапке с ушами. Бежать было поздно. Если незнакомец не любит крыс, то постарается прибить его на месте. Лицо пришельца принадлежало древнему старику, седобородому, с бородавками вокруг носа. Укоризна была им услышана, потому что дед с отвращением разглядывал зверька.

– Не убивайте меня, пожалуйста!

– Ты кто? – строго прошамкал старик.

– Вытащите меня, я вам денег дам! Или ценными бумагами!

Дед молчал, настороженно осматривая существо.

– Денег не нужно. Вылезай, дурачок.

Что тут скажешь? Корсунский родился в столице, причем во времена полной и отчаянной победы человеческого лица.