Александр Михайловский: Время собирать камни. Том 2

Комиссар Временного правительства перед визитом к бывшему императору для храбрости в меру выпил, и теперь с трудом удерживал себя, чтобы просто не начать куражиться. Ведь что, по мнению, бывшего народовольца, а ныне правого эсера Василия Панкратова могла означать телеграмма, требующая срочно отправить бывшего царя в Петроград? Правильно – суд и расстрел!

Бывший царь выслушал это известие молча, при этом на его лице не дрогнул ни один мускул. Что ж, еще один удар судьбы. Сколько их уже было, таких ударов – начиная от неожиданной болезни и безвременной кончины отца, за которым Николай чувствовал себя как за каменной стеной, и кончая заговором господ генералов в феврале этого года. В его царствование судьба была крайне скупа на радостные и приятные события. Царь шутил: «Это оттого, что родился я в день поминовения Святого Йова Многострадального, и мне свыше предназначено много страдать».

Находясь в великом смятении духа, Николай поднялся на второй этаж, где и проживала его семья. Он еще ничего не знал о том, что произошло в Петрограде, и потому недоумевал, отчего так резко изменилось настроение Временного правительства. Дело в том, что новости о событиях в Петрограде пока еще не дошли до такого медвежьего угла, как Тобольск. И не дойдут еще долго. В ТОТ РАЗ об Октябрьском восстании тут узнали лишь через десять дней. А пока в Тобольске никто не ведал ни о сражении в Рижском заливе, ни о разгроме немецкого десантного корпуса на Эзеле, ни об отставке Керенского, ни о передаче власти правительству Сталина. Тишина и покой. Так бывший царь вместе с семьей почти два месяца и наслаждались этим покоем, отдыхая душой.

Но всему приходит конец. В Петрограде вдруг вспомнили, что у них в запасе имеется целое царское семейство – можно сказать, настоящие живые трупы, над которыми легко устроить судилище, а потом повесить на потеху толпе. Николай хорошо помнил судьбу своих царственных коллег по несчастью. В Англии королю Карлу I Стюарту мясники Кромвеля отрубили топором голову, во Франции короля Людовика XVI и королеву Марию-Антуанетту отправили на гильотину. Размах жестокостей идет по нарастающей, и теперь, вполне возможно, Керенский и Ко вознамерились убить всю его семью.

Николай помнил, как еще до его ссылки в Тобольск бесновалась так называемая «прогрессивная общественность», с пеной у рта вопившая: «распни его, распни!». Всеобщая ненависть постоянно преследовала семью бывшего царя. И нельзя сказать, что ненавидящие были чем-то лучше. Нет, совсем не так. Так же, как и он, новые правители России оказались бессильны что-либо исправить или что-то сделать лучше.

Поднимаясь по лестнице, на полпути Николай столкнулся с Александрой Федоровной. Лицо императрицы было бледным.

«Она все слышала, – догадался Николай, – эта пьяная скотина орала так, что было слышно и в спальнях наверху». С запоздалым сожалением царь подумал, что следовало повесить этого Панкратова еще лет двадцать назад – всего-то и делов.

Александра Федоровна, не говоря ни слова, бросилась на шею мужу.

– Нас повезут в Петроград, – тихо сказал Николай на ухо супруге, – комиссар сказал, что Керенскому хочется устроить судилище. Наверное, его дела совсем плохи, и он желает отвлечь внимание толпы от своей драгоценной персоны. Завтра в Тобольск с последним рейсом придет пароход. На нем мы и отправимся в Тюмень, а уже оттуда по железной дороге в Петроград. Крепись, душа моя. Христос терпел, и нам велел.

– Пойдем помолимся за наших детей… – так же тихо ответила Аликс. – Пусть хоть их минует чаша сия.

И царская чета направилась в спальню, чтобы, может быть, в последний раз в жизни спокойно помолиться перед иконами. Немного позже к родителям присоединились дочери Ольга, Мария, Анастасия и Татьяна, и сын Алексей.

Еще раз явившись к Романовым, Панкратов заявил, что он-де сам возглавит переезд, а поскольку средства на него выделены ограниченные, то, кроме бывших царя и царицы, а также их детей, в Петроград поедут только ближайшие слуги: лейб-медик Боткин, лейб-повар Харитонов, камердинер Трупп, горничная Демидова… и двадцать наиболее революционно настроенных солдат для охраны. Говоря эти слова, старый революционер, народоволец и правый эсер думал о германском пистолете маузер, лежащем у него в чемодане. Если что-то пойдет не так, и по дороге царя вместе с его выводком попытаются освободить, то, пока солдаты будут отстреливаться, двадцати патронов в его магазине вполне хватит на то, чтобы лишить смысла эту затею.