Тимур Максютов - Про звезду (сборник)

– Подождите, так получается, что психи… то есть, люди с отклонениями – излечимы?

– Боже, сколько радикальных ошибок в одной короткой фразе! Во-первых, они – уже не люди. Берите выше. Они – заготовки для воссоздания Разума. Во-вторых, этот процесс необратим. Более того, мы все – будущие психи. Раньше или позже. А тело, даже такое прелестное, как ваше – всего лишь устройство для движения в пространстве. Потом в нём отпадёт необходимость – и перемещение, и получение энергии будут происходить на совершенно ином уровне и по иным принципам.

– У меня буквально голова кругом… Хорошо, а почему они все идут именно в Санкт-Петербург?

– Есть версия на этот счёт. Дело в том, что разрушение первичного Интеллекта состоялось в конкретном месте, в районе Скандинавского щита. Было выделено колоссальное количество энергии, в том числе – ментальной. И наиболее яркие следы этого происшествия сохранились в огромном гранитном монолите. Да-да! В том самом Гром-камне. Он же, по всей видимости, и станет изначальной точкой восстановления Разума.

– Хорошо, а что с Одинцовым? В чём его особенность?

– О, это очень интересная история! Чтобы построить из кирпичей дом, нужен скрепляющий раствор. Хотя мне больше нравится такое определение, как «катализатор». Или «детонатор». Нужно запустить процесс, а дальше всё пойдёт само собой.

– То есть, Игорь Одинцов – очень умный, раз стал детонатором процесса восстановления Интеллекта?

– Эх, голубушка. А ведь вы так ничего и не поняли. Разум – это, в первую голову, не набор знаний и не умственные способности. Разум не есть только лишь искусство придумывать и создавать миры. И даже – не высшая Власть над Вселенной.

– А что же?..

Небо сосредоточенно хмурилось, будто готовилось к чему-то. Ему было не до того, что происходит внизу.

А внизу народные ратники уже зачистили Невский от машин и теперь сгоняли любопытных на тротуары.

– Ну что, видно там? – кто-то тянулся на цыпочках, заглядывая за спину верзилы в камуфляже. Не удержался, нечаянно толкнул здоровяка и замер от ужаса.

Ратник обернулся, обдал перегаром:

– Эй, ты, марамой, ноги не держат? Щас привлеку за неуважение.

Не слушая извинений, харкнул на мостовую, опустил козырёк на лоб в два пальца шириной и пробормотал:

– Чё творится, а? С утра тут корячимся, шпаки в спину пихают и пихают. А психи, как баре, по городу идут. Перемочить их всех, да я в яму. А не в Питер.

– Извольте быть толерантным, господин ратник, – заметил какой-то хипстер, – термин «психи» теперь не в моде. Тем более, все там будем.

Бугай обернулся. Злобно глянул на говоруна, запоминая. Скривился:

– Ты, тилигент, может, и будешь. А я – никогда.

Хипстер сделал вид, что не испугался, и набрал воздуха, чтобы возразить, но уже кричали:

– Вот они! Идут.

Вытягивали шеи, глядели со смесью любопытства и отвращения.

Они шли, глядя перед собой, шаркая по асфальту тысячами усталых подошв. И от них растекалась волна – небывалое ощущение предчувствия чего-то радостного, праздничного, искрящегося.

Как в детстве, когда затягиваешь шнурки на коньках – чтобы через мгновение сорваться на лёд катка, залитого ярким светом, музыкой и румяным смехом.

Напряжённые спины ратников размягчались, мятые небритые лица расплывались в улыбках.

Небо очнулось и облегчённо вздохнуло. Медленно опускались на город хлопья первого снега.

А они всё шли и шли, нескончаемым потоком. Их лица начинали светиться, становясь похожими друг на друга и все – на одного.

На Игоря Одинцова.

Бугай обернулся. Рассмеялся счастливо, протянул руку хипстеру:

– Пошли, братишка.

И увлёк его в ряды Идущих. Шарканье подошв превращалось в звучание фанфар.

До Медного Всадника оставалось метров триста.

Я – это мир.

Я – это мы все, а мы все – это я.

Самец бабочки находит подругу за десятки километров.

Солнечный свет летит пять с половиной часов сквозь мрак и холод пустоты, чтобы согреть Плутон – сына своей далёкой матери.

Светлые кристаллы соберутся в гигантскую сияющую гору ради возвращения миру справедливости и доброты.

Потому что Разум и есть Любовь.

Дракон был старый, заслуженный – настоящий ветеран. Его изрытая шрамами шкура напоминала поверхность Луны, подслеповатые глаза слезились, а ползущий из болот туман будил застарелый ревматизм и заставлял жутко чесаться застрявшие в теле обломки копий.