Валерий Елманов - Алатырь-камень

Словом, к трем часам ночи первая из ладей уже причаливала к дворцовой пристани, воины легко взбирались по непривычно гладким и ровным мраморным ступенькам наверх и сотня за сотней выстраивались прямо на Циканистрие [24] Циканистрий — поле для игры в мяч, расположенное к востоку от основного комплекса дворцовых помещений. .

Часть из них была немедленно отправлена на подмену спецназовцев, продолжавших караулить безмятежно спящих крестоносцев, а остальные, ведомые все теми же черными тенями, неслышно скользившими в трех-четырех десятках метрах впереди небольших отрядов, уходили прямиком через Халку в город. Крепостные стены пока еще далеко не целиком принадлежали русичам, и это упущение надлежало срочно исправить.

К сожалению, при утреннем свете осуществлять захват стало намного труднее. Кое-где не обошлось и без крови. Впрочем, общие потери составили все равно совершенно ничтожную цифру — восемь раненых и двое убитых. Сказывалась не только неожиданность, но и индивидуальное мастерство русичей, помноженное на отвагу и уверенность в своей правоте. Они пришли как освободители, а это значило, что бог на их стороне.

К утру власть почти полностью поменялась, хотя и не до конца. Те рыцари, что жили в самом городе, до сих пор ничего не знали, равно как и высшее руководство крестоносцев, продолжающее видеть последние безмятежные и сладкие утренние сны.

«Конечно, до абсолютного результата, как Костя говорил, я немного не дотянул, — вспомнил Вячеслав рассказ друга о том, что рыцари не потеряли при штурме Царьграда ни одного человека. — Но и это тоже недурственно».

Последнее и, пожалуй, самое неприятное Вячеслав оставил напоследок. В казармах по-прежнему находилось несколько сотен рыцарей. Пока они спали, но стоит кому-то проснуться, как… Об этом даже и думать не хотелось. Воевода вытащил из своей дорожной сумки увесистую гранату, задумчиво взвесил ее на руке и вновь заколебался — пускать ее в ход сразу или для начала предложить сдаться.

Его раздумья прервал встревоженный сотник, дежуривший у входа в Нумера. Крестоносцы, спавшие там, уже пробудились.

— Сдаться предлагали? — спросил Вячеслав.

— Куда там, — махнул рукой сотник. — Лезут, проклятые, прямо на мечи. У меня там пять десятков, и то еле сдерживают. Как бы не прорвались, — усомнился он. — Их там все-таки не менее трех сотен.

— Что ж, раз отказались сдаться, — пожал плечами воевода и решительно тряхнул головой. — Значит, они сами выбрали свою судьбу. Думаю, что десяток гранат для вразумления им хватит. — И, обернувшись назад, окликнул дружинника, терпеливо ожидавшего чуть поодаль:

— Кремень! Бери свою пятерку и… давай! — Воевода выразительно кивнул в сторону Нумеров.

— А с этими как быть? — поинтересовался второй сотник, отвечавший за Халку. — Они тоже, того и гляди, проснутся.

— Сдаться ты им все же предложи. Или…Что скажешь, Любим? — спросил он молодого дружинника, стоящего поблизости. — Ты же целых три дня ходил близ них. Сдадутся они или как?

— Навряд ли, — покачал тот головой. — Уж больно они надменны. Таких твердокаменных вразумлять долго надо.

— У нас на это времени нет, — буркнул Вячеслав. — А мне жизнь одного нашего русича дороже тысячи этих тупоголовых. Мокша!

Невысокий темноволосый воин вырос перед воеводой и застыл в молчаливом ожидании приказа.

— Бери свою пятерку и действуй, — распорядился Вячеслав.

— А может, предложить сдаться? Вдруг согласятся, — неуверенно предложил тот и с упреком посмотрел на Любима. — Попробовать-то недолго. Чай, они тоже живые. Хоть и не по-нашему, а все же в Христа и богородицу веруют.

— Они варвары, и за душой у них ничего святого нет. Одна нажива и в глазах и в сердце, — поучительно ответил Вячеслав. — А христианами они себя лишь называют. На деле же такие мерзости творят, что и не всякий язычник решится… — Он вздохнул и махнул рукой.

— А чего они делали-то? — не унимался жалостливый Мокша.

Воевода в глубине души тут же пожалел, что не провел соответствующую политбеседу, беззвучно выругался и стал мучительно припоминать все то, что ему рассказывал Константин.

Впрочем, услужливая память не подвела, и уже через несколько секунд он уверенно продолжил:

— Сами помыслите, разве может истинный христианин в храме Софии у святых на иконах глаза выкалывать, если видит, что туда лалы или иные самоцветы вставлены? Вдобавок, они еще и своих лошадей в божьи храмы заводили, если чувствовали, что самим награбленное не вынести. — Он внимательно посмотрел на сотника и добавил для вящей убедительности: — И женщин прямо там внутри насиловали.