Сергей Кишларь - Семь попаданцев

– Что значит зря? – расширенными от непонимания и возмущения зрачками Пионер впился в Захара, потом в поисках поддержки по очереди метался взглядом ко всем окружающим. – Ради коммунистического будущего – это зря?

– Нету твоего коммунистического будущего, и Советского Союза нет, – вздохнул Захар, кидая фуражку поверх шинели. – Он не только твой, он и моим был. Я как-то пережил, и ты переживёшь, если где-нибудь в Афгане не сгинешь. Год рождения у тебя подходящий.

– В каком Афгане?

– Долго рассказывать. Хрущёв, или кто там вам обещал, что следующее поколение будет жить при коммунизме. Вот оно будущее поколение, – Захар указал на Рябу. – Полюбуйся.

– А чё полюбуйся? – возмутился Ряба. – Вот этим доисторическим экземпляром нужно любоваться.

– Сам ты доисторический, – вскочил с кровати Пионер.

– Совок, блин, недоделанный.

Пионер кинулся к Рябе, схватил его за грудки, рванул на себя. Никита бросился разнимать их. Оттеснил Пионера. Захар придержал рвущегося в бой Рябу.

– Полегче пионеры, только драки нам не хватало.

Ряба был, пожалуй, слишком субтильным, чтобы противостоять крепкому спортивному Пионеру, но заводился он с полу оборота, и внутренняя ярость заменяла ему физическую силу. Никита знавал таких холериков – неожиданная вспышка ярости затмевала им разум, и они могли бросится на превосходящего их силой противника, нисколько не заботясь о последствиях. Осознание глупости своего поступка они осознавали много времени спустя, когда утихала ярость.

Пионер был из другого теста – тоже быстро вспыхивал, но так же быстро остывал, да и разума во время таких вспышек не терял. Чувствуя физическое и моральное превосходство над противником, он спокойно уселся на кровать, а Ряба всё ещё рвался из рук Захара, порываясь в бой, в котором однозначно потерпел бы поражение.

Наконец и он успокоился, сел на кровать тяжело переводя дыхание и приговаривая, скорее для того, чтобы успокоить себя, чем пытаясь задеть противника.

– Совок недоделанный.

Не прошло и двух часов, как все выговорились и замолчали, предаваясь своим мыслям. Они знали наперёд судьбу страны, но свои собственные судьбы предвидеть не могли, оттого и чувствовали тревогу, из-за которой ожидание развязки становилось мучительным.

На допросы в этот день не вызывали. Судя по всему, было не до этого. Да и то правда – двадцать пятое октября тысяча девятьсот семнадцатого года.

Некоторое время все дремали или делали вид что дремлют, и только скрип панцирных сеток нарушал тишину. Но тревожное состояние требовало разрядки и тогда кто-нибудь, спасаясь от безрадостных мыслей, начинал разговор, который то становился общим, то дробился на несколько обособленных бесед.

Паша Примус никак не мог поверить, что перед ним та самая Кира Архипова – малолетка из соседнего двора, которая красила волосы в розовый цвет, яростно терзала зубами жвачку и презрительно кривила нос, когда кто-нибудь из мальчишек-сверстников пытался оказывать ей знаки внимания.

Ответный голос Киры был спокойным и снисходительным. Много мол воды с тех пор утекло: институт закончила, по карьерной лестнице хорошо продвигалась, потом замуж вышла. Но к несчастью, а может быть и к счастью, случился переворот четырнадцатого года в Украине. Те далекие в географическом плане события решили судьбу простой питерской семьи. В пылу спора муж обозвал Киру долбаной колорадкой, она его – никчёмным укропом. На том и разошлись – он собрал вещи и укатил на родину в Полтаву. У Киры дури в голове в тот момент накопилось столько, что в результате эмоционального взрыва она наглоталась таблеток, бездумно решив свести счёты с жизнью. Очнулась уже в этой временной яме.

Её без памяти в одной ночной сорочке нашёл на улице городовой и принял за избитую клиентами проститутку. В больнице её откачали, а когда она пришла в себя, долго не могла понять, что происходит. Её искреннее неприятие реальности, разговоры о каком-то будущем и граничащее с безумием отчаяние, были восприняты врачами, как психический эффект, вызванный травмой головы и отравлением. Но обещали подлечить, если она сама захочет исцелиться.

Кира не просто захотела – у неё в тот момент откуда-то такая тяга к жизни появилась, что она готова была зубами за неё цепляться, за любую: хоть в революционном Питере, хоть в чумной средневековой Европе, хоть в Древнем Риме. С того дня Кира изменила модель поведения, перестав поминать вслух о своей прежней жизни. Прикинулась, что не помнит кто она и где жила, чем занималась до травмы.