Валерий Большаков - Новый путь

— Мазуччо почувствует его, монсеньор! — гордо доложил он, как будто хвалясь способностями товарища. — Пару лет назад нас послали на Филиппины, в Багио. Там мы должны были встретиться с местным врачевателем-хилером, ревностным католиком. Так Мазуччо за две мили учуял целителя! А все потому, что он и сам такой. Да-а! — зажмурился Мути. — Однажды мне прострелили живот, так Мазуччо и дырку залатал, и утробу вылечил!

Платек закаменел лицом, и Шепер углядел перемену.

— Вы — Томаш, верно? — мягко сказал он.

— Да, ваше высокопреосвященство, — пробормотал поляк, опуская глаза.

— И вы сильно переживаете из-за своих чудесных способностей?

— Мое самое сильное желание — избавиться от них однажды, раз и навсегда! — вырвалось у Томаша. — Больше всего на свете я хочу быть, как все, а не носить в себе непонятные и непрошенные потенции.

Вяло удивившись, он ощутил, что ему полегчало. «Будто нарыв вскрыл», — мелькнуло в мыслях.

— Понимаю вас, Томаш, — сочувственно кивнул кардинал. — Признаться, меня даже радует ваше отношение к своему целительству. Вот, если бы вы гордились тем, на что способны, да впадали бы во грех похвальбы, у меня поневоле закопошились бы мыслишки о дьявольской природе вашего таланта. Но, раз вы страдаете от него, впору думать о божьем промысле. Умения ваши — ваш крест.

Платек недоверчиво глянул на него.

— Вы действительно так думаете?

— Мои люди собрали о вас всё, что возможно узнать о смертном, — Шепер усмехнулся с долей превосходства. — Я всего лишь сделал надлежащие выводы. Но к делу. Коли вы способны ощутить присутствие «Михи» в радиусе двух миль, это всё упрощает. Теперь я верю, что миссия ваша выполнима, а враг будет уничтожен! Слушайте внимательно…

Томаш наклонился, делая вид, что внимает кардиналу, а сам в это время горячо молился — впервые за долгие годы перед ним забрезжила крошечная надежда на избавление от тягостного дара целителя. Он плохо понимал, откуда вдруг проросла эта зыбкая уверенность, но его мозг бывал и вещим…

Слова «Украина», «Первомайск», «Миха» наплывали невидимыми облачками и таяли, а в голове у Платека билась ликующая мольба: «Избави меня, Богородица! Избави меня, Иосиф! Избави, Иисус!»

Осень звенела стеклянной струной, тускнея в ля-миноре. Летучие паутинки щекотно касались лица, виясь, как июльский пух, и я жмурился, млея на солнце — «бабье лето» дочерпывало остатки теплыни.

Иные тополя обдало желтизной — они проглядывали рыжими прядями в пышной шевелюре лесополосы, зеленевшей по-летнему. Деревья стыдливо оттягивали неизбежный листопад, а то задуют ветра студеные, разденут донага, и будешь коченеть, скорбно воздевая голые ветви…

«Ну, все, все, — подумал я, теряя терпение, — хватит унылой порой любоваться. Копай, давай!»

Крякнув, я энергично нажал заступом, поддевая здоровенную морковь, отъевшуюся за лето — оранжевая маковка с увядшей ботвой выглядывала из разворошенной грядки, словно не умещаясь в недрах сочного чернозема. Уродился овощ! Второй мешок набиваю.

Я устало выпрямился, разминая ноющую спину. Настя в безразмерной вылинявшей кофте и в старых трениках, дырявых от искр, пыхтела у изгороди, сражаясь со свеклой. Какое-то нашествие корнеплодов.

— Та-ак… — закряхтела сестренка, опускаясь на корточки. — Ну, вот куда столько бурячка? Как понаса-а… дят!

Отпустив последний слог, она пошатнулась, обеими руками выдирая огроменную свеклину.

— Шо нэ зъим, то понадкусываю! — выдал я, шуткуя. Настя хихикнула, а соседские куры, будто не уловив юмора, всполошились, заквохтали. Великолепный красно-бурый петух, шикарный, как павлин, взлетел на забор, сотрясая беленый штакетник.

— А ну, кыш отсюда, бульон! — грозно крикнула сестричка, швырнув мелкую свеколку в нарушителя границы. Залётный певень не снес грубого обращения — свалился с оградки, истошно кудахча.

— Как ты могла! — фыркнул я. — Его теперь куры любить не будут.

— Так ему и надо! — мстительно сказала сестренка.

По узкой, заросшей травой улочке с набитой колеей проехал, громыхая расхлябанными бортами, «ГАЗон» Мыколы Ляхова. Водила посигналил мне, и я, вздрогнув, поспешно вскинул руку в ответном жесте.

Суета творилась по всему поселку — дачники собирали последний урожай. Сады клубились лиственными облаками, и в этой увядавшей, но все еще пышной, глянцевитой зелени плавали крыши, подобные днищам кораблей, опрокинувшихся вверх килем. С перелопаченных делян доносились неразборчивые голоса и зовы. В дальней стороне наигрывало радио, передавая концерт по заявкам, а кто-то уже и сам запевал, выводя тягучие хохляцкие рулады. Пахло увядшей травой и дымом — белесые шлейфы от костров восходили наискосок, тая в пронзительно синем небе.