Анджей Сапковский - Сага о Рейневане. Божьи воины

У дороги лежал конский скелет, уже сильно проросший травой, однозначная памятка о весеннем рейде. Конь Рейневана пугался и капризничал, фыркал, топал ногами на месте. Однако пугал коня не скелет, не был это волк или какой-то другой зверь. Рейневан чувствовал магию. Он умел ее воспринимать. Сейчас он чувствовал ее, обонял, слышал и видел в крепком аромате влаги и плесени, в карканье ворон, в покоричневевших и застывших в холоде стеблях дягиля. Он чувствовал магию. А когда осмотрелся, увидел ее источник.

Гуща голых деревьев прикрывала деревянный домик. Церквушку. Пожалуй, лиственничную. Со стройной иглообразной звонничкой. Он слез с коня.

Церквушку, лежащую точно на трассе движения Божьих воинов, пробовали сжечь, об этом свидетельствовал полностью почерневший фасад и сильно обуглившиеся столбы у входа. Однако огонь не уничтожил строение, погашенный скорее всего дождем. Либо чем-то другим.

Внутри было совершенно пусто, церквушку очистили от всего, что в ней было, а было, пожалуй, немного. Все остальное уничтожили. Закрывающая неф треугольная пресвитерня была забита досками и тряпьем, вероятно, остатками алтаря. Здесь тоже были видны следы огня, черные пятна гари.

Был ли это огонь зла, огонь уничтожения и ненависти, огонь слепого возмездия за костер в Констанции? Или же обычный бивуачный костер, разожженный, чтобы хоть немного разогреть котелок со слипшейся вчерашней кашей там, где можно укрыться от дождя и холода? Уверенности не было. Рейневан встречал в захваченных церквях оба рода огня.

Магия, которую он чувствовал, эманировала именно отсюда. Потому что именно здесь, на том месте, где когда-то был алтарь, лежал gex. Шестиугольник, сплетенный из прутьев, лыка, полосок березовой коры, цветной шерсти и нитей с добавкой пожелтевших папоротников, ясменника, листьев дуба и травы, называемой erysimon , значительно увеличивающей Dwimmerkraft , то есть магическую силу. Исполнение гекса было типичным для деревенской колдуньи или кого-нибудь из Старшей Расы. Кто-то — колдунья или Старший — принес его и положил. Чтобы воздать почести. Проявить уважение. И сочувствие.

На грубоструганых досках, покрывающих стены пресвитерни, было что-то нарисовано. На рисунках не были видны следы обработки топором, они не были испачканы копотью и экскрементами, видимо, у остановившихся здесь Божьих воинов не было времени. Или настроения.

Рейневан приблизился.

Картина окружала всю пресвитерню. Потому что это был цикл картин, ряд идущих одна за другой сцен.

Totentanz .

Художник не был большим мастером. Был скорее неважным и, вне всякого сомнения, доморощенным. Как знать, может, из соображений экономии кистью поработал сам пробощ, либо викарий? Фигуры были выполнены примитивно, до смешного неправильные пропорции. Комичные до жути были скелеты-палочки — подпрыгивающие и срывающиеся в смертельную пляску отдельные dramatis personae картины: папы, кесаря в короне, рыцаря в латах и с пикой, купца с мешком золота, астролога с преувеличенно семитскими чертами лица. Все фигуры были комичными, жалостно патетическими, вызывали если не смех, то усмешку сочувствия. Заслуживала жалости и сама Смерть, гротескно смешная, в позе и балахоне словно из вертепа, возглашающая свое эсхатологическое memento mori [298] помни о смерти ( лат. ). , выписанное над ее головой черными угловатыми литерами. Литеры были ровные, надписи четкие, художник был явно лучшим каллиграфом, чем рисовальщиком.

Гекс неожиданно запульсировал магической силой. А Смерть вдруг обрела гротескную голову трупа. И перестала быть гротескной. Стала страшной. В темном чреве церквушки потемнело еще больше. А изображение на досках, наоборот, посветлело. Балахон Смерти побелел, глаза трупа разгорелись, убийственно заблестело острие косы, которую держали костлявые руки.

Перед Смертью, покорно склонившись, стояла Дева, одна из аллегорических фигур смертельного хоровода. У Девы были черты Ютты. И голос Ютты. Голосом Ютты она умоляла Смерть помиловать ее. Умоляющий голос Ютты звучал в мозгу Рейневана как флейта, как сигнальный рожок.

Голос Смерти, когда она отвечала на мольбу, был словно хруст ломаемой кости, скрип железа по стеклу, скрежет разъеденных ржавчиной кладбищенских цепей.