Евгений Красницкий - Позиционные игры [litres]

Опытный, битый жизнью и врагами воин поднял голову и дернулся, встретившись с потемневшим, мудрым и вместе с тем насмешливым взглядом своего боярина.

– Здесь ждите, – произнес тот. – Мне с бояричем поговорить надо, – и приглашающим жестом указал Мишке на приоткрытую дверь. – Заходи, боярич Михайла Лисовин. За столом переговорим – тяжело мне долго стоять.

Когда дверь в дом за боярином и бояричем закрылась, Медведь оглянулся на остальных присутствующих: Егора с его ратниками и тремя нурманами из охраны боярина, молча, но очень внимательно наблюдавших за разговором, и Тимку со Славко, в легком обалдении замерших у калитки. Улыбнулся ободряюще мальчишкам и, кивнув Валую, первым направился со двора.

– Вырос боярин Данила. Всего за лето вырос. Сколько лет сопляком оставался, а сейчас совсем старый. Я не знаю, кто из них теперь старше, – одними губами произнес Валуй, когда они отошли достаточно далеко от остальных.

– Молчи. Нельзя о том говорить, даже себе нельзя, – покачал головой Медведь.

– Я что, себе враг? – скривился Валуй. – Скажи лучше, что теперь нурманам говорить. Там сейчас такие дела творятся… И ярлова дочка тут.

– Что? Рано же!..

– Не рано. Король ихний умер. Как Данила и предсказывал.

– Дела-а. А что с нурманами?

– А то, что возьмут они сейчас под белы ручки и боярина, и бояричей, и оторву эту рыжую, и поплывут отседа куда подалее. Ничего их тут боле не держит, а рисковать делами они не станут.

Медведь задумчиво полез в бороду.

– Когда обоз встречать?

– Дней через пять, а может, и позже. Мы их хорошо обогнали.

– Ну вот и будем встречу готовить. Не спеша, но поспешая. Ты этого Лисовина видал? Все понял?

– Поймешь тут… Сколько годов вместе, а…

– Это точно. Ну так вспомни, как Журавль всегда говорил: решаем проблемы по мере их поступления. Так что не суетимся, посмотрим, до чего эти двое договорятся…

Данила закрыл за собой дверь и кивнул в сторону широкого добротного стола, что стоял в просторной светлой горнице. Мишка огляделся: даже у него в тереме поскромнее, ну прямо в хоромы попал! Главным образом из-за больших – по здешним меркам так просто огромных! – решетчатых окон под маленькие округлые вставки из мутного зеленоватого стекла местного производства, да ещё и с двойными рамами. Что происходит на улице, через них не разглядишь, но в солнечный день они пропускают достаточно света. Каким-то чудом их не выбило при взрыве, вероятно, потому, что они выходили в сторону, противоположную взорванной школе.

Судя по всему, в этом доме и жили до побега покойный мастер Гордей с Тимкой. Очень не бедно жили. А главное, как сказали бы на тысячу лет позже – модерново. Возле русской печки, которая сама по себе уже являлась артефактом из другого времени, висел бронзовый рукомойник, не как-нибудь наспех сляпанный, а отлитый в виде совы. Под ним на резной деревянной тумбочке, в которой спрятано ведро, приспособлено нечто вроде раковины. И хотя хозяин дома был боярским тестем, а его внук бояричем, и многое, вроде того же рукомойника, несло на себе печать усовершенствований, сделанных человеком, знакомым с наработками далёкого будущего, для Слободы их дом чем-то уникальным не являлся. Судя по тому, что успел заметить Мишка, и остальные здешние мастера тоже не слишком бедствовали. Во всяком случае, до налета и пожара.

«Коммунизм в отдельно взятой слободе. Прав Медведь, балованные у них мастера. Привыкли к спецобслуживанию и гособеспечению на высшем уровне. Чего им не жилось-то, что они за Мироном пошли? Хотя… А что не жилось при СССР таким же, привыкшим к собственной исключительности, элитам? Ведь именно в этой среде пышным цветом расцветало недовольство «уравниловкой» и недооцененностью себя, гениальных. С каким возмущением цедили сквозь зубы про «совок» и «убожество» все эти обладатели спецтранспорта, спецдач и спецквартир, полученных от государства и ничего им не стоивших, но и не оцененных по достоинству, ибо все это казалось само собой разумеющимся.

А громче всего возмущались даже не сами обладатели этих привилегий, а члены их семей, дети и жены. Им, как наследникам, все эти блага совершено не светили, ибо не являлись частной собственностью и прилагались к должности главы семейства. Ровно до того, пока он этой должности соответствовал. Так и тут: закрытостью и «несвободой» недовольны оказались прежде всего те, кто от этой самой «несвободы» имели больше плюсов, чем минусов… Хотя и не они одни. Как там Герасим говорил? Живем сытно, но обидно… И, похоже, чем сытнее, тем обиднее. Вот они и обиделись так, что сами это свое «сытно» разнесли к чертям собачьим.