Сергей Петросян - Холодный город

— Ваш заказ, господин Блум.

— А что это у тебя, Феденька, с рукой? — спросил философ, обратив внимание на аккуратные полоски пластыря на пальцах негра.

— С Тапио отношения выясняли.

— Это с каким Тапио?

— Да, водитель финский. Ездит сюда каждые две недели, привозит грибы соленые на продажу, водку ихнюю дешевую — сами знаете, как они там живут при коммунистах.

— Что же вы не поделили? Водка несвежая оказалась?

— Странный они народ, эти финны. Социализм этот у них в печенках сидит, кроют его между собой почем зря, но стоит иностранцу про Куусинена слово плохое сказать — в горло готовы вцепиться.

— Что же, Феденька, у каждого своя правда. А ведь сказано: «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся». Вот и не надо им мешать…

— Так ведь они себя умнее нас считают. Про социальную справедливость рассуждают, ходят тут, поучают. А мы — русские люди. Нам этих идей опасных не надо. Вера православная нам от дедов наших досталась, а Марксы-Энгельсы ихние здесь не прорастут — почва не та. А ежели что — мы и на них, и на студентов управу-то найдем!

Негр погрозил невидимым коммунистам заклеенным пластырем кулаком, забрал пустой поднос и ушел. Ждавший окончания разговора Димон подтащил к себе бокал и, взяв в рот трубочку, стал двигать ее вверх-вниз по слоям коктейля, попеременно чувствуя на языке то горячий кофе, то обжигающий виски, то прохладные сливки. Приятное тепло опускалось в желудок и наполняло тело сладостной истомой.»«По зимнему варианту», — вспомнил он слова философа. — А можно ли испытать такое наслаждение в другое время года? А есть ли оно вообще, это другое время? Или мы живем в стране вечной зимы…»

— Наслаждаетесь контрастом? — заметил наблюдающий за ним Иблисов. — Правильно. Без тьмы не было бы понятия о свете. Для того, чтобы свет осознал себя, он должен иметь перед собой противоположность.

— Да, но противоположность правильного высказывания есть ложное высказывание, — парировал также смаковавший свой кофе Серый. — Это не я — это Нильс Бор сказал.

— Ну что ж, — не моргнув глазом, ответил Аполлионыч, — могу продолжить цитату. Дальше там говорится: «Но противоположностью глубокой истины может быть другая глубокая истина».

— 1:0! — Серый зааплодировал и протянул в сторону философа руку открытой ладонью вперед.

— Что означает ваш жест, Дедал? — удивился Иблисов.

— Во-первых, я не Дедал. Во-вторых, мы не в Дублине. Вы думаете, я не понял ваших намеков? Ну, а в-третьих, если хотите быть «в теме», наблюдайте за молодыми.

Серый протянул руку в сторону Димона и тот, перехватив бокал левой рукой и не выпуская соломинки изо рта, хлопнул своей ладонью по ладони Серого.

— По-моему, этот жест придуман для малобюджетных картин про гарлемских негров, — проворчал Аполлионыч. — Вы копируете копию, так и не видев оригинала.

Только сейчас они обратили внимание на Феденьку, который уже пару минут переминался с ноги на ногу возле их столика, сверкая белками глаз в темноте.

— Простите, господа, но только что приходил квартальный. Поступило распоряжение полиции — закрыть все питейные заведения до особого распоряжения. Студенческие беспорядки начались. Требуют освободить арестованных на площади Милюкова.

— Ну что же, Феденька, у них своя правда…

— Голодранцы! Сами денег не зарабатывают, и другим мешают.

— А ты, Феденька, вспомни царя Соломона: «Не поможет богатство в день гнева, правда же спасет от смерти». Надо менять дислокацию, господа, — повернулся Аполлионыч к Серому и Димону. — Обещаю — скучать я вам не дам.

«Черный вечер.

Белый снег.

Ветер, ветер!

На ногах не стоит человек.

Ветер, ветер —

На всем божьем свете!

Завивает ветер

Белый снежок.

Под снежком — ледок.

Скользко, тяжко,

Всякий ходок

Скользит ах, бедняжка!»

Снегопад прекратился и стало видно, как порывистый ветер гнал серые облака по черному небу. Улица Герцена в это время уже не освещалась — редкие лампы на второстепенных проездах выключали ровно в 21:00. Занесенный белым снегом тротуар был хорошо виден и троица, пряча лица от обжигающего ветра, побрела в сторону проспекта Двадцать Пятого Октября. Здесь горело дежурное освещение — ярко-желтые фонари, болтающиеся на проводах через каждые сто метров, неровной цепочкой уходили в сторону Московского вокзала. Сразу за Народным мостом поперек проспекта на натянутых тросах раскачивался на ветру кумачовый транспарант: « Наиболее бесспорной чертой революции является прямое вмешательство масс в исторические события. Л. Д. Троцкий ». Окоченевший на морозе дежурный дворник, сидевший на стуле возле подъезда Дома партийного просвещения, услышав скрип снега под ногами идущих друзей, поднял голову из воротника тулупа и проводил их слезящимися глазами.