Марчин Вольский - Пес в колодце

— А по какому же еще должно быть…? Читай уже, Альфредо, а то и я, и розги потеряют терпение!

Читать! В голове у меня была пустота. Ну да, я различал отдельные буквы, но слово из них составить не мог. Ну что же такое творилось, ведь, черт подери, по греческому я всегда был первым учеником. Не знаю зачем, но я упустил книжку и бросился бежать.

Никто за мной не гнался, словно стрела выскочил я на галерею. Внутренний двор коллегии был пуст. Среди бела дня? Неслыханное дело. На улице меня тоже приветствовала пустота. Ей-богу, она сегодня выглядела крайне странно. Голые стены… Без лавок… Без прохожих. И нет красок. Что произошло? Что с моим зрением? Где я вчера выпивал? Часы на башне Кастелло Неро показывали полдень, то время, когда улочки города переполнены шумом, а тут такая тишина, что даже в ушах не звенит. И внезапно все наплыло: звуки, краски, запахи. На фоне стен, быстро обретающими краски, появились человеческие тени, на старых местах выросли лотки, открыли свои двери пивные. От торговых лавок донесся визг перекупщиц, из мастерских стал доноситься стук сапожных молотков. Где-то в глубине улицы кто-то обкладывал бичом лошадь, немилосердно при этом ругаясь. Лошадь ржала, вокруг кружили зеленые мухи, жужжа и разыскивая для себя места безопасной посадки. Я облегченно вздохнул. Слава Богу, я не сошел с ума. Просто пережил краткосрочное видение, какой-то мираж. Правда, сердце в груди колотилось как сумасшедшее. Язык стоял колом. Я испытывал ужасную жажду, словно пилигрим, выходящий из центра пустыни. Желая ее как можно быстрее погасить, не раздумывая, я забежал в ближайшую тратторию. Там я до сих пор никогда не бывал, верный обещаниям, данным тетке Джованнине, но сегодня у меня не было выхода. Жажда была просто сильнее меня. Я перескочил четыре, может, даже пять ступенек. И снова незадача! В трактире никакого интерьера не было. Кроме стола, видимого с улицы с висящими над ним болонскими окороками, там ничего не было. Ни стен, ни потолка. Нужно было поворачивать назад, но я не мог. Из угла поднялось полноватое сонное видение, сотканное будто бы из тумана, и, все больше становясь материальным, проскрежетало:

— Нельзя тебе дальше идти, барич, остановись.

Я скакнул вперед и побежал, не зная куда и зачем… Но повсюду вокруг меня находилось только ничто. Наконец я обернулся, охваченный пугающей мыслью, что, вполне возможно, мне не удастся вернуться. Только теперь я испытал страх. Розеттины за мной не было, ну да, стояли фронтальные стены, сквозь окна была видна улица, но вот с моей стороны… Все это выглядело словно театральные декорации. С левой стороны не было ни росписей, ни лепнины, ни предметов мебели… Все так же, без малейшего понятия, я бежал дальше, пока, наконец, не очутился на пустом пространстве, в том месте, где должен был бы стоять собор, но я видел лишь тыл романского портала. Я приостановился, тяжело дыша. О мой Боже! Мир догнал меня. Повсюду небытие и неподвижность превращались в реальную жизнь. Собор появлялся вокруг меня словно запоздавший рисунок. Из голой земли, по подобию вырастающих с невероятной скоростью стеблей, рвались вверх готические колонны, соединяясь оребрением на звездчатом своде. Еще мгновение, и между ними возникли стены, словно ковры развернулись вниз живописные росписи, созданные в технике al fresco , а в окнах тысячами стеклышек замерцали чудеснейшие витражи, прославляющие жизнь Девы Марии. Поначалу едва-едва слышимая музыка, вытекающая из органных труб-пищалок, проросших на только что возведенных хорах, усиливалась с каждым мгновением, и уже вскоре билась могучими аккордами в только что застывший у меня над головой свод.

А потом изверглось и многоголосое пение. Самый странный в мире хорал, ведь сначала до меня доносились голоса, и лишь потом возникали раскрытые рты и зубы поющих прихожан, вибрирующие гортани, налитые подбородки и богатство женских чепцов и платков, мужских кафтанов и дублетов, уже из которых вырастали ладони, расцветшие молитвенниками. Или же платочками, если кто желал оттереть лицо от пота. Перед пустым алтарем (которого только что еще не было) поначалу появился поднятый кверху золотистый потир, и лишь потом мягкие, усыпанные веснушками руки держащего его священника.

Клянусь муками Господними, что все это могло значить?

Я выбежал на площадь перед храмом, на ступени, улица выглядела точно так, как должна была выглядеть улица в первой половине XVII века. Под звуки литавр по ней проходила рота гвардейцев. Я подбежал поближе и вот тут-то зарегистрировал глазом просто пугающую вещь: все солдаты были идентичными. Нет, не похожими друг на друга. Совершенно одинаковыми… Словно оловянные мушкетеры, отлитые из одной формы. Но, когда они заметили, что я в них всматриваюсь, прямиком у меня на глазах они стали различаться. Словно бы некий внеземной художник этой действительности спохватился, что опаздывает сдать свое произведение, и, подогнав помощников, наперегонки с ними взялся за исправление собственного труда. У капитана начал расти нос картошкой, покрытый сеточкой сосудов нос выпивохи, вокруг глаз потемнели круги, на щеке выросла гадкая бородавка. У хорунжего, несшего знамя, на тупом и гладком, словно бы кукольном, лице внезапно забагровел незаживший шрам; малолетний барабанщик засмеялся заячьей губой, а у третьего с краю солдата темные волосы сделались русыми, глаза начали косить. Все они бесцеремонно маршировали прямиком на меня, с настолько явным намерением затоптать, что я запрыгнул на стенку, обрамляющую канал. Вот только по инерции потерял я равновесие и упал вниз прямиком в канал, по которому на лодке плыли жених с невестой, наверное, со своей брачной церемонии. Я думал, что, падая, нанесу им немалый ущерб, но когда я рухнул прямиком на них, молодые развеялись, словно дым, а гондольер все так же шевелил веслом, словно случившееся никак его не касалось, к тому же ему заплатили заранее.