Евгений Красницкий: Покоренная сила

— Слушаюсь, господин сотник!

Роська подхватил Мишку под руку и помог усесться в сани.

— Корней, — подал голос Лука Говорун.

— Чего, Лукаша? — ласково отозвался дед.

— Парень твой моему человеку оружием угрожал, прямо в его доме. Не дело!

— Эх, Лукаша! — Тон деда стал уж и совсем задушевным. — Да у меня двоих родичей и вообще застрелили. Правда, не в доме, а в лесу. Не слыхал?

— Гм…

— Это молодежь, Лукаша, нынче торгуется так — гривна с мелочью и болт в придачу.

— Да… Торговаться… Гм… По-разному можно… — пробормотал десятник и вдруг вызверился: — Баба, скройся!!!

С крыльца дома Афони кто-то шмыгнул в дверь. Лука мрачно окинул взглядом растерянно стоящего посреди двора своего подчиненного.

— Я тебя, Афоня, доли лишил, а ты меня — своего десятника — кривым ходом обошел. Подумай теперь: пошло ли тебе это впрок? Посмотри-ка сам, что из этого получилось…

— Кхе! Верно говоришь, Лука, — не дал развить мысль своему говорливому десятнику дед, — кривые ходы, они того… до добра не доводят. Ладно, вы тут разбирайтесь, а мне — недосуг. Не сочти за труд, пришли людишек, как соберутся, ко мне на подворье.

— Сделаем, Корней Агеич.

Роська уже разобрал вожжи и тронул сани к воротам, когда Мишка все-таки не выдержал и заорал так, чтобы слышно было и собравшимся на улице зевакам:

— Афоня! По Русской Правде, если раба понесла от хозяина и родила, то хозяин повинен дать ей волю, жилище и кормить, пока ребенок не вырастет! — И уже из-за ворот добавил: — Я тебя от оскудения спас, кобель блудливый!!!

У ворот лисовиновского подворья собрался весь семейный «женсовет»: мать, тетка Татьяна, обе Мишкины старшие сестры — Анька-младшая и Машка. Даже ключница Листвяна была здесь, хоть и стояла в сторонке. Дед, еще не доехав до ворот, закричал издалека:

— Бабоньки, чего сгрудились? Никак женихов высматриваете? Глядите у меня, по улице всякие люди ходят, долго ли до беды. Я вот, к примеру, и вовсе неженатый.

Дед по-гусарски подкрутил ус и лихо подмигнул Листвяне. Женщины заулыбались. Раз дед веселый, значит, обошлось.

— Батюшка, что случилось-то? — на всякий случай все-таки спросила мать.

— Ох, Анюта, и не спрашивай! Такие страсти, такие страсти. — Дед дурашливо схватился за голову. — Михайла с Афоней из-за холопов торговаться взялись, да так разгорячились, что твой старшенький Афоне чуть все на свете не отстрелил, насилу растащили. Луку с десятком ратников на подмогу призывать пришлось. А тебе, Листвяна, докука — надо будет еще куда-то пять человек пристроить и скотину.

— Пристроим, Корней Агеич, — приветливо пропела ключница. — А ты, батюшка, откушал бы медку чарочку с устатку да от волнений. И Михайла Фролыч с Василием Михайлычем, поди, с утра не евши.

— Каким таким Василием Михайлычем? — не понял дед.

— Так вот… — Листвяна указала на Роську. — Имени природного батюшки мы не знаем, наверно, можно тогда по имени крестного отца… Или нельзя?

— Кхе! Ну ты и удумала… Даже и не знаю. Отца Михаила разве спросить, так он больной весь насквозь. Анюта, что думаешь?

— Пусть будет, батюшка, нельзя же человеку без отчества, — отозвалась мать.

— Да? А ты что скажешь, Василий… Кхе… Михайлович?

— Господин сотник, — Роська выскочил из саней и сдернул с головы шапку — дозволь доложить?

— Ну докладывай. Кхе… Только шапку надень, застудишься.

— Это не старшина холопов выкупил, а я!

Мишка изумленно обернулся на крестника, но, увидев умоляющие глаза Роськи, прикусил язык.

— Я перед Господом обязан… — Роська запнулся, с трудом подбирая слова. — Мне через Святое крещение воля вышла, и я теперь должен… Пять душ, тоже через Святое крещение… И волю дать.

— Кхе… Совсем все с ума посходили. — Дед несколько растерянно огляделся и зацепился взглядом за ключницу. — Листвяна, а ты насчет чарочки-то права оказалась… Да и не одной, наверно. Да… Кхе!

«Ни хрена себе! Сэр Майкл, а крестник-то ваш, похоже, того — повернулся слегка на религиозной почве. Пошли дурака Богу молиться, он и это самое. Несовместимые с разумной жизнью последствия. Жил себе парень, горя не знал, о конфессиональной принадлежности не ведал, так нет — взяли и окрестили».

— Васенька, да куда ж они у тебя денутся, вольные-то? — Мать была явно растрогана Роськиным порывом и старалась говорить ласково, чтобы не обидеть парня. — Ведь ни кола, ни двора, голову приклонить негде. Ты о людях-то подумал, сынок?

— Подумал, крестная. Я десятнику Андрею в ноги кинусь, попрошу их для всяких хозяйственных работ в воинскую школу взять. На кухне, там, или еще чего — дело всегда найдется. А за это — жилье и корм. На первое время. А дальше — как бог даст и как сами расстараются.