Сергей Катуков - Мастер облаков

Тогда Ной спустился из ковчега, перешел на плот и поплыл к краю.

Там, рядом с узкой полосой земли, был водопад, цедивший скозь скалы воду далеко вниз. И сел рядом с водопадом, прямо на кромку вулкана, свесив ноги. И видел, что далеко внизу все покрыто снежно-белыми и золотистыми грядами облаков.

И понял, что сидит на краю мира. Мир был нов. Но одиночество и тоска перешли из старого мира в новый. И поэтому откровение потопа не удалось. И пустой ковчег, огромный, но выглядевший едва заметным навершием для этой горы, был будто олицетворением мощного дара, оставшегося бесполезным втуне и никем не принятым.

Рассказ завершался печальным бархатным тембром, которым голос аккуратно накрывал последний абзац, разглаживая причастные и деепричастные складки удлиненным вытягиванием гласных. И в завершении этом была мысль, что как бы ни был велик дар художника, но если он, дар, никому не служит и не может найти, кому помочь и служить, то будет в этом даре великая печаль.

Голос замолчал. И после очередной паузы, повеселевший и светлый, произнес… Впрочем, Григорий произнес это с голосом почти в унисон. Почти — потому что не знал, как название прозвучит на английском. Зато последнее, будто древнеиндийское или псевдоарабское, простое, лиричное и немного страдательное — как Панини — прозвучало в унисон:

«Пушк-ни».

Да, по радио прозвучал отысканный далеким издателем один из рассказов нашего героя.

Григорий помнил, что он назывался «Заблудившийся ковчег». И был переведен совсем неплохо. Если говорить честно, то совсем хорошо. Восторженно хорошо, изумительно прекрасно. «В переводе я звучу гораздо лучше», — подумал Григорий, впечатленный значением рассказа и широко шагнувшей известностью своего успеха.

На этом, впрочем, наш рассказ заканчивается.

Туман рассеивается, за героем прилетает спасательный вертолет.

Из домика извлекается инженер, с рукописью, обернутой в целлофан, — под мышкой и одомашенным ленивцем — в руках. И все они улетают в синюю, аргентинскую даль.

Если с вечера заночевать на окраине Колоброди и спозаранку снова отправиться в путь вместе с солнцем, как раз на запад, то утром следующего дня неминуемо прибудешь в Древелег.

Колобродь — старинное обжитое место возле Пьяных Болот.

Деревянный, расхлябистый, разбросанный по островкам между оврагами городок. Местность тут такая овражистая, что мостов переброшено больше, чем серебряных браслетов с впаянными изумрудными камушками на запястьях и лодыжках всех истмийских красавиц.

Город стоит на высоком холмище, изъеденном буераками, промоинами и рытвинами, и по самому краю, вихляя, обегает его под высокими берегами древняя река Извилиста.

И в правду, такое число петель, которое вьёт она, пока прибредёт до Колоброди, сочтёт по памяти разве только дед Батяй, что из Ткацкой слободы. А петель за свою жизнь набросал он немало.

И вот утром, когда солнце обмочило своё багряное отражение в старинной реке, вступил Ярослав как раз в город. Встретили его звоны кузниц, где ремесленники разминали и тугие железные свои мускулы, нагнетая жары мехами, и тугоплавкие металлы, чтобы ковать мечи, кольчуги, и лемехи, и украшения.

Кому, как не ему, горному жителю, знать о кузнечном труде, которым живёт и процветает край его родной Салинской долины. Поэтому шёл он мимо пышущих жаром мастерских — широкоплечий, высокий, черноволосый, с антрацитовыми поблескиваниями в глазах, с горской носовой горбинкой, — улыбаясь широкой, как ладья, улыбкой, прячущейся концами в усах и плывущей высоко над подбородком. Звоны-перезвоны из одного да в другой край по всей Кузнечной слободке ложились ему в уши мягкой, радостной музыкой и, поколебавшись, тихо, но тяжеловато отражались в золотом кольце в левой мочке.

Чтобы найти мастерскую деда Батяя, надо перейти город поперёк, по улицам, проулкам, переулицам, поднявшись прямо на Серединную площадь, которая, как темечко, возвышается над всей городской окрестностью и блестит тёмным гранитным брусчатым камнем, выложенным извилисто узорной мозаикой, но так ровно-плоско, что пусти по нему яичко — покатится невредимо, не наткнётся ни на один камешек, пока не свернёт само в какую-нибудь подвортню. А там уж его…

И дальше идёт Ярослав через город, прямиком к деду, к которому у него дело. Вот же дед обрадуется новому заказу! Да такому щедрому и необычному, что всем его соседским мастерам прямо хоть бросай всё шитьё-витьё-тканье да беги топиться от зависти с берегу! Но пока горный житель идёт через торговые ряды, где иной скаредный купец придирчиво осматривает прохожих; пока любуется на каменных мастеровчан, вытёсывающих новую гигантскую башку, которую положат межевой вехой на границе Солёной и Гранитной земель; пока слушает невидимые разводы соснового запаха, околдовавшего Плотницкий квартал, — дед Батяй ещё лежит, почёсываясь, позёвывая, подумывая, вставать ли уже или помечтать о дорогих ситцах, кашемирах, кардинальском бархате, которые ему везут через далёкую Изамирскую пустыню договорённые хитрые трапезундские торгаши, выбившие из него задаток в треть цены.