Александр Борисов - Так не бывает, или Хрен знат [= Хрен знат] [litres]

– Поднырнём? – предложил Витёк.

– Я в чистом.

– Да?! Ну давай тогда наперегонки.

– Не могу, сандали скользят.

– Интересно же! Тогда я тебя на другой стороне подожду…

С таким-то ростом это у него без проблем. Витька пригнулся, скользнул под сцепку, резко подался влево, чтобы оставить зазор между правым плечом и соединительным рукавом…

Заученные движения, почти безусловный рефлекс. Я так тоже умею, но не хочу рисковать. В паху до сих пор дискомфорт. Стою и смотрю на юркую спину своего одноклассника, и кажется мне, что вместе со склонностью к математике в нём пробудилось здоровое чувство юмора. А как иначе истолковать это ехидное «Да?!»…

Ничего экстраординарного на улице не случилось. Просто с насыпи упал железнодорожный кран и лежал теперь на боку, поджав под себя искорёженную стрелу. Как он работал, сказать не могу, не интересовался. Был, наверное, где-то внутри паровой котёл в сорок пять кобыл, который позволял ему самостоятельно двигаться, поднимать и перемещать грузы весом до шести тонн. Чем и как его заправляли, тоже ни разу не видел, в детстве мне было не до таких мелочей. Но выглядел агрегат как игрушка и внешне напоминал жилую веранду, стоящую на железнодорожной полуплатформе – столь же много оконных рам, деревянные стены и двери. Вертикальные рейки были тщательно обработаны и выкрашены в тёмно-зелёный цвет без разводов и пятен. Но больше всего мне нравился правильный красный круг с широкой белой каймой, нарисованный по бокам, ближе к глухой задней стене. Сходство с жильём придавал и дымок над железной трубой, врезанной в двускатную крышу с откидным люком в передней части. Сквозь этот люк проходили канаты привода к направляющим блокам стрелы.

Не везло нашей станции с железнодорожными кранами. С периодичностью раз в полгода они «теряли рамсы» и «слетали с катушек», собирая на месте падения толпы зевак. Обходилось без травм, но всегда приезжала «скорая помощь» и увозила крановщика из-под носа Семёна Михайловича, начальника грузового участка. Был он небольшого роста, лыс и пузат, голос имел несолидный, но очень громкий, и по этой причине слыл матерщинником. Сейчас он словесно охаживал дядьку Петра со смолы. Поймал его на мостике через речку с бутылкой «казёнки» в правом кармане штанов.

– Распустились… В рабочее время… Из-за таких вот, как ты… – пробивалось сквозь гомон толпы.

Вообще-то Семён Михайлович очень редко ругался. Он обычно стоял, сцепив за спиной руки, раскачивался на подошвах ботинок и больше слушал. Разговоры заканчивал короткой рубленой фразой, обернувшись всем телом к нужному человеку. Чаще всего это было «Можно и так».

– Слышь, разошёлся? – подтвердил мои мысли Витёк. – По соседству живём, а больше двух слов подряд я от него не слышал… Ты куда воробья, кошке?

– Кому же ещё?

– Убил бы тогда сразу, а так… жалко!

Я промолчал, не зная, как оправдаться. Никогда не подумал бы, что мой корефан, любитель пострелять из рогатки, когда-нибудь выступит в защиту животных.

– Так это… – Григорьев затоптался на месте. – С насыпи видел, сидит дядька Ванька. Валерка уже не играет, а он сидит. Лады я туда не пойду? Мамка за хлебом послала…

Хотел я спросить: «Ссышь?», но не повернулся язык.

Мы вместе дошли до мостика через речку, синхронно сказали «Пока!», тахнулись ладонями в воздухе. Я пару минут подождал, когда Витькины плечи скроются за углом, и спустился на перекат.

Напившись воды, воробьишко пришёл в себя. Он, кажется, хотел искупаться.

– Здорово, Кулибин, – сказал дядька Петро, опускаясь на корточки рядом со мной, – куда это ты запропастился? То шагу без него не шагнуть, то на смолу ни ногой. Васька уже волнуется, как бы тебя в пионерский лагерь не упекли.

– Болел я.

– Знаю, не удивил.

– Потом за клубникой ездил с бабушкой Катей.

– Далёко?

– В станицу Ерёминскую.

– Далё-око! И как там?

– Живут люди.

– Живут. А куда им деваться? Ну вот, опять началось!

Я понял, что последняя реплика относится к звукам вальса «На сопках Маньчжурии». Потому и спросил:

– Кто это там? – Хотелось услышать последнюю новость в интерпретации взрослого человека.

– Ванька с ума сходит. «Играй, – говорит, – сынок. Пускай люди узнают, что Погребняк ещё жив!» А глаза у него, как у бешеного таракана. «Не хочу, – говорит, – подыхать, как собака в своей конуре! С миром хочу попрощаться!»

– Может, выживет? – осторожно спросил я, вспомнив своё чудесное выздоровление в будущем прошлом. – Никого ведь не узнавал?