Сергей Линник - Елабуга

«Я помню первый день…» [1] здесь и далее все названия глав – цитаты из Цветаевой

24 августа 1941

Андрей

Что произошло, Андрей так и не понял. Только что он стоял в Борисоглебском переулке у памятника Цветаевой, а вот он уже стоит на том же месте, только памятника нет, на улице заметно прохладнее и что-то вокруг не то. На музее отсутствовала табличка, дом выглядел гораздо хуже, а окна крест-накрест были заклеены полосками бумаги.

– Что же ты, сынок, ограбили тебя, что ли, стоишь в одном исподнем? На пьяницу не похож вроде.

Андрей растерянно посмотрел на спрашивавшую у него что-то женщину: «Почему в исподнем? – подумал он. – Брюки на месте, футболка тоже. Дурацкая, правда, но других чистых дома не оказалось, пришлось надеть эту».

– Что-то случилось? А где всё… – он обвел кругом рукой.

– Война, сынок, случилась, так то давно уже, третий месяц пошел. Тревога воздушная была, ночью поспать не дали, так то ночью. А сейчас – ничего не случилось.

– Я был в музее, вот, здесь, – Андрей показал на здание, – потом вышел, а памятник пропал…

– Какой музей, сынок, ты головой ударился, что ли? Нету в нашем доме никакого музея. И памятников тут никогда не было, я давно тут живу, с двадцать пятого года. Давай-ка я тебя к участковому нашему сведу, он разберется, а то что-то не то с тобой.

Андрей воспринимал происходящее несколько отстраненно, как будто это происходило не с ним. Голова шумела, в ушах звенело, слова женщины про войну и бомбежку прошли мимо его внимания, он почти безвольно шел за ней, не обращая особого внимания на окружающее.

Провожатая завела Андрея через дверь с табличкой. Глаз зацепился за фрагменты надписи «НКВД… уполномоч… милиции…». Женщина постучала в дверь, оттуда донеслось «Входите» и она завела Андрея в комнату.

Прямо напротив двери со стены на входящего смотрел портрет Сталина. Андрей на мгновение остановился, глядя на портрет, но женщина потянула его за руку:

– Проходи, не стой, – и тут же, не останавливаясь, обратилась к сидевшему под портретом милиционеру в темно-синем кителе:

– Вот, значит, товарищ сержант, на улице стоял, возле нашего дома, в исподней рубахе, говорит чудное что-то, музей и памятник искал какой-то.

– Иди, Смирнова, я разберусь сейчас, – милиционер встал из-за стола и вывел женщину наружу.

Следующие часа два, Андрей невпопад отвечал сержанту на вопросы. Он понимал, что вокруг что-то не то, но этот надсадно кашляющий милиционер в каком-то старорежимном кителе без погон (в петлицах – два кубика, очевидно, указывающий на сержантское звание), портрет Сталина, громкоговоритель, бубнящий что-то на стене – всё это не давало сосредоточиться, собраться с мыслями.

– Ты, сволочь, будешь говорить правду? Что ты мне тут городишь про будущее и памятники?

Милицейский сержант занятно брызгал слюной, когда кричал, но Андрею смешно не было. Он уже устал объяснять сержанту, что вышел из музея Цветаевой в Борисоглебском переулке, где за какие-то смешные деньги ему провели индивидуальную экскурсию, остановился сделать селфи возле памятника – и вдруг памятника не стало, а Андрея добрые люди привели к участковому инспектору милиции Вострякову, где этот самый молоденький сержант уже слегка осипшим голосом пытался добиться от него, где его документы и правду о содержимом его карманов.

Содержимое самое банальное: телефон, карта «Тройка», музейный билет и горстка мелочи. Но лейтенанту так не казалось. Он, наверное, воображал себе раскрытие шпионской сети и вторую шпалу в петлицу, а, может, и орден на груди. Возможно, из-за этого он пока решил не докладывать о странном задержанном (а Андрей уже превратился из добровольно пришедшего в задержанного, о чем лейтенант сообщил ему), а пытался разузнать все сам. Да и телефон в опорном пункте, или как он назывался в этом времени, отсутствовал. Наверное, связь осуществлялась дотелефонными способами.

От расстройства, что ничего не получается, милиционер даже стукнул Андрея в ухо, и это, как ни странно, привело того в себя.

«Надо выбираться отсюда и побыстрее, этот дебил сейчас доложит по команде и меня запрут, в лучшем случае, в дурдом, а в худшем – просто вальнут. Выбираться в той одежде, в которую Андрей сейчас был одет, не получилось бы никоим образом: если низ еще как-то мог сойти за местную одежду, то верх, составлявший собой футболку с надписью «обнулись» с О-умлаутом, не подходил к действительности никак. Футболку он надел утром только потому, что та была единственной чистой и глаженой, но теперь уже это положения не спасало. Ибо действительность была 24 августа 1941 года.