Олег Воля - Шапка Мономаха

Я подумал и согласился.

— Но на селе вряд ли возникнут сложные юридические казусы, с которыми не разберется простой поп. А вот в крупных торговых городах такое возможно. Но там приходы могут иметь и специально обученного дьяка в помощь священнику. Тут уж как сами решите. Я не буду настаивать.

В общем, разговор длился долго. Обсудили переход на григорианский календарь, примирение с раскольниками, раскатоличивание польских земель и много-много других вопросов. Пришлось уступить в пункте о помазании на царство. Согласился, что принятие короны из рук Патриарха гораздо более символично и укрепит мой авторитет. Осталось только провести поместный собор.

Я вынырнул из своих размышлений и удостовериться, что процесс идет своим чередом. Радищев представил пред грозные очи судей художника Федора Рокотова. Именно он рисовал младенческий портрет Алексея Боринского, неоднократно наблюдал общение Екатерины с ребенком и свидетельствовал, что она его неоднократно называла сыном.

После художника наконец настал черед главного свидетеля. В зал вкатили кресло на колёсах, к которому был привязано то, что осталось от фаворита. Его, конечно, помыли ради судилища, ибо вонял неимоверно. Но вид его оставался страшным. Некогда холеное, пухлое лицо посерело и осунулось. Во всклокоченной, неопрятной бороде блестела проседь. Из-под бровей лихорадочно блестели глаза. И лихорадка эта была не эмоциональная. К сожалению, последняя отрубленная конечность обработана была плохо и начался некроз тканей. Врач, освидетельствовавший Орлова в темнице, дал прогноз, что жить ему осталось неделю-полторы. Отчасти и из-за этого я и торопился с судом и пошел на большие уступки церковникам.

Народ в зале загудел. Многие вскочили с мест. Охрана у портрета подобралась, ожидая неприятностей со стороны публики, но ничего экстраординарного не произошло. Тележку поставили не напротив судейского стола, как до этого стояли свидетели, а немного боком к столу и у дальнего его конца. Фактически Орлов сидел лицом ко мне, а не к судьям.

Начиналось самое непредсказуемое в нынешнем мероприятии. То, что скажет на суде фаворит Екатерины, имело большое значение для моей легенды. Он мог, наплевав на жизнь брата, наговорить много такого, что серьезно усложнит мое правление. И наоборот, если скажет то что надо, моя легитимность значительно укрепится. И чтобы не дать ему забыть о договоре, мои тайники предприняли свои меры.

Между расшитым золотом парчовым задником, украшающим помост моего тронного места, и стеной палаты было пространство, достаточное, чтобы поместить туда одного привязанного к стулу человека с кляпом во рту и второго — с ножом в руке. Сидели они в глубине получившегося тайника, скрытые до времени занавесью. Мы тщательно проверили накануне и толпу зрителей расположили именно с таким расчетом, чтобы заложника видеть мог только Григорий Орлов и никто более. Ну разве что кто-то из судей мог повернуть голову в мою сторону и увидеть творящееся за кулисой. Но они и так знали о моих мерах предосторожности.

Сейчас эта завеса должна была быть отодвинута и свет лампы должен был осветить лицо Ивана Григорьевича Орлова и стоящего за его спиной Василия Пестрово. Так и произошло. Это я понял по замершему взгляду Григория, направленному мимо меня мне за спину.

Радищев тем временем, выждав, когда шум в зале стихнет, начал:

— Веления Промысла неисповедимы и Им нам ниспослана возможность представить суду самого главного свидетеля неслыханных злодеяний злочинной супруги нашего великого царя-освободителя.

Радищев разливался соловьем о том, как Орлов не только наставлял «мне» рога, но и организовал дворцовый переворот. А после исполнил волю Екатерины, попытавшись меня убить. Сам Григорий зыркал то на меня, то мне за спину, мучительно решая, как ему быть дальше. Наконец, когда напыщенная и преисполненная эпитетов речь Радищева подошла к концу, его голова поникла и стало ясно, что решение он принял в пользу родной крови. Это подтвердилось, когда судьи-епископы, после присяги свидетеля на Библии, начали его опрашивать.

— Имел ли ты прелюбодейские сношения с Екатериной в бытность её великой княгиней?

Орлов криво усмехнулся и спокойно ответил:

— Имел, владыко.

— Был ли от сей связи приплод?

— Был, — подтвердил Орлов. — В апреле шестьдесят второго года родился мальчик. Фамилию ему дали Бобринский, а назван он был Алексеем Григорьевичем, ибо Екатерина не знала точно, от кого она его понесла. От меня или от брата моего Алексея. В то время мы часто ее в два смычка жарили.