Олег Воля: Шапка Мономаха

Окончил я с пафосом. Новиков вскочил и воскликнул:

— Государь, все возможное я и мои люди уже делаем, но клянусь, мы постараемся сделать и невозможное.

Когда мои люди разошлись, я остался один на один с Суворовым.

— Ну, Александр Васильевич, каковы, по-вашему, у нас шансы?

Генерал хмыкнул и потер гладко бритый подбородок.

— Ну, если циферками мерять, то у вас все плохо. Но на войне циферки вещь не главная, — уклонился от ответа полководец.

Я не стал настаивать.

— Александр Васильевич, может, все-таки одумаетесь. Ваш воинский талант нужен России. А Россию теперь представляю я, а не Екатерина. К чему упорствовать?

— Во-первых, я присягал. И от присяги меня никто не освобождал. Во-вторых, я даже в мыслях не имею вести войска против моих сотоварищей.

— Скоро смута закончится. Ваши товарищи или присягнут, или покинут страну…

— Вы сначала победите! — отрезал Суворов и нахохлился.

Кузнецы под руководством Кулибина изготовили две тысячи плюмбат. Причем качественно. Не только отковали сами стрелки, но и насытили углеродом поверхность изделий, что сделало ее твердой и способной держать заточку, а затем заточили их до бритвенной остроты. На мой взгляд зря. Ведь ими еще предстояло научиться пользоваться. А в процессе обучения лучше бы, чтобы они были тупыми. Но тут уж не переиграешь.

На испытания плюмбат отправились в Крылатское и Татаровку, к Шванвичу. Излучина реки, где позже появится в моем времени гребной канал, представляла собой хороший полигон для новых полков. Правда, местные крестьяне были недовольны. Поля и покосы от маневров моих новобранцев, разумеется, пострадали. Но им из казны компенсировали потери.

Пока Шванвич и прочие военачальники сами примерялись к метанию этих предметов, мы с Соколовым и статским советником Петром Никитичем Кожиным отлучились к каменоломням.

Так уж геологически сложилось, что вокруг Москвы толкового камня, кроме известняка, практически нет. Единственное значимое месторождение как раз и располагалось у села Татарово, где весь девятнадцатый век активно добывали «дикарь», то есть песчаник. Непревзойденный материал для мощения улиц. Вот его-то я и распорядился начать добывать силами заключенных.

Соколов продемонстрировал мне длинный деревянный барак, наполовину погруженный в землю. Внутри было темно, как в погребе. Свет, проникающий из десятка отдушин, не в силах был развеять мрак. Никаких нар не было. Просто на полу лежали охапки слежавшейся и влажной соломы в качестве ложа.

— Вот тут мы разместили двести пятьдесят каторжников. Правда, сейчас уже двести двенадцать. Помещения для охраны и хранения инструмента у нас вон там, — указал Соколов на нормальные свежесрубленные избушки. — Работа начинается с рассветом и заканчивается с закатом. В полдень — обед горячий. Каша. На ночь мы всех запираем и кормим второй раз. Считаем каждое утро и каждый вечер по головам. Ежели кто выйти на работы не может, делает работу по бараку или дохнет. Как получится.

Я покачал головой. Мой глубоко укоренившийся гуманизм вопил дурниной, что это бесчеловечно. А новоприобретенный практицизм говорил — не учить местных дела делать. Победил гуманизм.

— Афанасий Тимофеевич, вы, будьте любезны, понапрасну народ не морите. Не так сложно обустроить лежаки в бараке. А оттого болеть будут меньше. И на кормежке не надо особо экономить. Люди ведь с камнем работают. Им силы нужны.

— С лежаками-то можно. Сам планировал распорядиться. А насчет кормежки все хорошо. На каждого по три фунта ржаного хлеба и круп полагается. Куда больше-то. Охрана, может, и приворовывает. Но это несущественно.

Мы подошли к краю котлована. Здесь, среди обнажившихся пластов песчаника, копошились люди. Стоял непрерывный стук молотков по шлямбурам и клиньям. Огромные куски песчаника кололи на несколько частей. А в финале несколько здоровых каторжан точными ударами заостренных кувалд ловко ломали крупные плиты на прямоугольные бруски будущих мостовых столицы.

Нашу группу заметили. Несколько заключенных побросали инструмент и побежали в нашу сторону с воплями: «Государь! Пощади! Позволь служить тебе, государь!».

Конвойные бегущих тут же остановили ударами сапог и прикладов. Но люди и лежа на земле продолжали кричать о пощаде. Мне стало неприятно, и я развернул коня. Мало ли, что они кричат. У всех был шанс присягнуть вовремя.

Армейцы уже разобрались с новинкой и готовы были показать мне метание плюмбат. Впрочем, в армии их стали называть проще — дротик. Ротная колонна в двести человек имитировала сближение со строем противника, коего обозначали вкопанные в землю бревна, обмотанные соломой. Обычно рота — это примерно сто человек, но в связи со страшным дефицитом офицеров мы пошли на пропорциональное увеличение численности всех подразделений армии. Теперь у меня действительно «большие батальоны».