Алексей Вязовский - Я спас СССР. Том IV [litres]

– Но…

– Сержант, ты вообще слышишь, что я тебе говорю, а?! Я майор медицинской службы, будь любезен подчиняться приказу старшего по званию! Отправь кого-нибудь за каталкой и быстро его в лазарет. Исполняй!

– Есть!

По коридору протопали сапоги, грохнула решетка отсека, и кто-то начал накручивать диск телефона. В ночной тишине все звуки раздавались особенно отчетливо.

– Что ж ты, парень, себя до такого состояния довел? И где такую заразу подцепил?

– Заразу? Да я вроде два дня назад еще здоров был. Простыл, гуляя ночью по городу, а потом на самолете долго летел.

– Нет, на простую простуду это не очень похоже… – пожилой врач задумчиво потер подбородок, – скорее уж грипп какой-то мудреный. И, похоже, он тебе уже осложнение дал. Лекарства какие-нибудь принимал?

– Аспирин. Да и его отобрали.

– Аспирин? – усмехнулся доктор. – Нет, здесь уже нужен курс сильных антибиотиков, без этого не выкарабкаешься. А для начала давай-ка мы укольчик амидопирина сделаем, чтобы сбить твою температуру.

Амидопирин? Это тот, который пирамидон? Помню такое лекарство. Очень популярное было до 80‑х годов, и жаропонижающее, и противовоспалительное. В армии нам его кололи при простуде, бронхитах и даже при солнечных ожогах. Что на юге было совсем не редкостью среди новобранцев.

– Как вас зовут? – Я попробовал сесть на шконке, но усатый придавил меня рукой обратно.

– Андрей Николаевич.

– А я Алексей. Русин.

– Знаю, – покивал доктор, простукивая мою грудь пальцами. – Был сигнал, что к нам заехал поэт очередной.

– А что, еще были?

– Вообще не положено на такие темы говорить. – Андрей Николаевич нахмурился, сурово посмотрел на меня:

Неужели все-таки приняли Синявского с Даниэлем? Не утерпели?

– А на какие темы положено? – Я опять закашлялся.

– Стихи у тебя хорошие. Да и «Город не должен умереть» отлично получился. – Взгляд доктора подобрел. – Всем управлением зачитывались. Эх… вспомнили боевую молодость.

Я присмотрелся к усатому повнимательнее. Вроде не старый, крепкий еще. Но полтинник точно есть, значит, успел повоевать.

– Андрей Николаевич! – шепотом взмолился я. – Объясните толком, что происходит! Я же не преступник… Хватают прямо у трапа самолета, молчком тащат на Лубянку и сразу без объяснений в камеру…

– Вообще не положено нам разговаривать с подследственными, – тяжело вздохнул доктор и тоже перешел на шепот: – Дали команду освободить целый продол под новых арестованных. Скоро начнется внеочередной пленум, видимо, будут аресты.

– Хрущев уже снят?

– Говорят, что снят. Вроде бы он в «Кремлевке» лежит с инфарктом. Слышал еще, что в Москву военными бортами начали прилетать члены ЦК.

Я вытер рукой испарину со лба, закрыл глаза. Если военные самолеты – это Малиновский. А раз министр обороны в деле, значит, в игру вступила армия. Тут рыпаться бесполезно. Бронетехники в аэропорту и по дороге в Москву я вроде бы не увидел, но ввести войска в столицу – это минутное дело. Значит, спасти уже ничего нельзя. Ложись и помирай, Русин, закончились твои приключения. Историю изменить нельзя. А если и можно, то только к худшему. Алкоголик Малиновский у руля самой большой страны мира?

Я снова закашлялся, потом устало отвернулся к стене. Иди оно все к черту! Хаос победил. В очередной раз. Разрушать всегда легче, чем строить.

– Эй, Русин, – доктор потормошил меня за плечо, – ты же боевой хлопец! Не смей сдаваться, борись за свою жизнь. У нас на войне еще и не такое случалось.

– Так то на войне. Там понятно было, где свои, где враги. И когда на границе служил, сомнений не было. А здесь…

Наш разговор прервал нарастающий шум в коридоре. Видимо, прибыла моя «карета»…

Утром просыпаюсь от того, что кто-то безжалостно трясет меня за плечо:

– Больной, подъем!

Первые секунды даже не могу понять, где я нахожусь. Кругом все белое, в воздухе витает запах лекарств, глаза слепит безжалостный свет люминесцентных ламп. Первое, что приходит на ум – Викин рабочий кабинет. Но здесь к знакомым «медицинским» запахам примешивается еще какой-то казенный. И неистребимый запах карболки, витающий в воздухе, – ее раствором сейчас в больницах все подряд обрабатывают: и полы, и инструменты. Дальше у окна, забранного решеткой, стоит еще одна кровать. Пустая. За окном, кстати, еще темно, значит, сейчас никак не позже семи утра.

На женщине, которая меня разбудила, белый халат, шапочка и маска, скрывающая пол-лица. Судя по голосу, медсестре лет сорок. В уголках ее карих глаз лучиками расходятся морщинки, но взгляд холодный и голос равнодушный, как у робота.