Михаил Харитонов - Август 1998

— Ты опять впадаешь в национал-романтизм. Это действия правительства, а не народа. Кстати, ты не ответил на мой вопрос, — отрезал гость. — Таки при Ельцине великорусский народ стал, наконец, счастливым?

— Ну, в общем, нет… — промямлил хозяин кабинета. — Бедность, пьянство, вымирание… безработица. Русские девки на Крещатике — тоже реальность… И всё-таки у них есть независимое государство. Которое мы сейчас собираемся — давайте уж честно — аннексировать. Силой присоединить к Украине. И опять назвать всё это «Союзом». И начать строить светлое будущее. На русских костях… Я, наверное, слишком пафосен, да? Но в последнее время я об этом стал задумываться. Серьёзно задумываться. И если бы не этот кошмарный режим, не эти репрессии, не эта ложь с экранов, не эта кошмарная бедность… Деньги есть только у причастных к трубе. Знаешь, сколько сейчас стоит однокомнатная московская квартира на окраине?

— Нет, — вошедший всё смотрел на проспект.

— Иногда — несколько сотен долларов. Редко тысяча. Московская кварплата, свет, вода — всё это людям не по карману. Особенно старикам тяжело… Это бывает так: сытые, мордатые менты вышвыривают стариков из квартир, а вслед кидают вещи. Называется «свободный рынок». И я должен подписывать указы, которые всё это…

— Ты мечешься, Серёжа. Ты очень мечешься, — констатировал гость. — Скажи: ты получил инструкции?

— Да, — ответил хозяин кабинета.

— Ты в состоянии выполнить задание?

— Да, — это было произнесено после небольшого колебания. — Да.

— А себя не жалко? — гость отвернулся от окна, и посмотрел в лицо Кириенко. Тот выдержал его взгляд.

— Жалко. Очень. Народ жалко. Русский народ. Доволен?

— Значит, себя не жалко?

— Нет, не жалко. Страшно — да, это есть. Но не жалко. Чего меня жалеть-то? Да на месте любого русского мужика я бы себя пристрелил. Как бешеную собаку. За то, что я сделаю с его страной. Которая никогда не была его , понимаешь? Его, этого самого русского мужичка. Не была, факт. А теперь уже никогда не будет…

— Понятно, — ответил гость. — Думаю, что с тобой всё в порядке.

— Тебя за этим послали? — зло спросил хозяин кабинета. — Выяснить, каково у меня на душе? Плохо у меня на душе, если это интересует лично товарища Рабиновича. Плохо и скверно.

— Это хорошо, что тебе плохо, — неожиданно мягко сказал гость. — Это правильно, что тебе плохо. Потому что… если бы ты бодро отрапортовал, что, дескать, всё в порядке, и ты готов… Рабинович, наверное, снял бы тебя с этого задания.

— В смысле снял?

— В том самом смысле, — гость улыбнулся. В свете ночных огней блеснули железные зубы. Кириенко знал, что Вадим потерял свои клыки в российской тюрьме, куда попал якобы за хулиганство, но просидел там четыре года: сроки ему набавляли «за поведение».

— То есть ты был послан меня убить. Если я откажусь выполнять планы Рабиновича. Делать России дефолт. Так вот, я…

— Стоп, стоп, угомонись, я не про то, — гость развёл руками. Снова блеснуло железо во рту. — Убить, не убить… Мы же фактически собираемся убить Россию. Ну пусть не Россию, а Российскую Федерацию. Ну пусть не убить — оглушить. Оглушить дубиной из-за угла. Для её же пользы, разумеется. При этом сколько-то этих несчастных великорусских стариков умрёт от голода… Хорошо хоть, не от холода. Холод — это очень плохо… сам знаю.

— Да, сейчас тепло, — Кириенко поёжился. — Не могу привыкнуть к московскому климату. Даже когда здесь жарко — мне холодно. Тепло бывает в Киеве… Эх, сейчас бы погулять по Крещатику, как тогда, помнишь?

— Мы ещё пройдёмся по Крещатику, Киря, — гость назвал хозяина его старым школьным прозвищем. — Ты сделаешь дефолт. Российская экономика рухнет. Через несколько месяцев, когда американские кредиты у них кончатся, в Москву придём мы. И у нас снова будет Союз.

— Империя, — добавил зачем-то хозяин кабинета. — Империя, — ещё раз повторил он. Слово застряло в застоявшемся воздухе.

— Хорошо. Пусть империя, — Вадим провёл пальцем по губе, приглаживая усы. — Дугин тоже говорит об империи. Кстати, ты не знаешь, где его держат?

— После побега Лимонова их всех перевели во вторую спецтюрьму. Дугина, Проханова, Алксниса… Впрочем, нет. Кажется, Алкснис уже всё.

— Его убили?

— Не знаю. Наверное.

— Он же был совершенно безопасен! Он ведь типичный правозащитник!

— В общем, да, — нехотя сказал Кириенко. — Кабинетный человек, занимался бумажками. Но я его за что-то любил. Наверное, за человечность. Помнишь, как он говорил: «Когда мы объединимся, я сам буду защищать Ельцина и Руцкого, требовать честного суда над ними…»