Владимир Свержин - Железный Сокол Гардарики

Крошка брауни – хранитель моего немудрящего институтского жилища – с укоризной взглянул на воткнувшийся в дверь толедский кинжал и со вздохом поднял маленькие ручки, принимаясь колдовать. Понятное дело, хладное железо его чарам поддавалось довольно слабо – то ли дело древесина, в которой недвусмысленным вызовом общественному вкусу торчал отточенный клинок.

Зная скверную манеру хозяина по возвращении в родные стены срывать зло на ни в чем не повинных предметах интерьера, брауни всякий раз встречал меня, обуреваемый противоречивыми чувствами: с одной стороны, он радовался, что милорду удалось покрыть себя очередным слоем неувядающей славы, с другой – вздыхал, предчувствуя многочисленные хлопоты. И предчувствие это никогда его не обманывало.

Глубокая рана на двери медленно затягивалась, постепенно выталкивая вредоносный металл. На маленьком личике брауни появились крошечные бисеринки пота. Он стоял, сосредоточенно глядя на медленно колеблющееся оружие, и, казалось, не дышал.

– Ладно, – сказал я, внезапно чувствуя запоздалый укус проснувшейся совести. – Погоди, сейчас вытащу.

Произнеся эту великодушную тираду, я уж было начал подниматься с кресла, но тут судьба, караулившая удобный случай в недрах телефонной сети, решила сказать свое веское слово. Бравурная мелодия телефонного звонка взорвала тоскливую атмосферу моего обиталища, как взрывает кавалерийский горн предрассветную тишину, давая сигнал к безудержной сабельной атаке. Брауни вздрогнул, забывая о кинжале, все еще торчащем в двери, и покосился на меня.

– Меня нет, – четко скомандовал я, вновь опускаясь в чипэндейловское кресло. – Я еще не вернулся, уехал на воды в Бат, ушел в монастырь, возможно, даже в буддийский.

Телефон между тем не думал униматься, и музыка его становилась все громче, так что стекла уже начали дребезжать ей в унисон.

– Это невыносимо, – возмутился я, и брауни, сочтя мои слова сигналом к действию, ловко прыгнул на кнопку громкой связи.

– Вас слушает брауни резиденции милорда Уолтера Камдейла, барона Камбертона. Его светлость еще не вернулись, они отправились на воды в Бат и ушли в монастырь, возможно, буддийский, – бестрепетным голосом праведника изложил все три версии хранитель нашего давно не топленного очага.

Ревностная забота преданного мажордома о моем покое не имела успеха. Уверенный, пожалуй, даже самоуверенный голос из аппарата безапелляционно проигнорировал его слова как несущественные и заговорил насмешливо:

– Так вот, Уолтер, куда б ты там ни ушел, мне на это наплевать с колокольни Святого Павла. Я тебя дождусь, и каждый час ожидания будет стоить тебе бутылки джина. Так что озаботься его приобретением безотлагательно, поскольку в горле у меня пересохло, как в колодце пустыни после ночевки каравана. Итак, не медли. В этот час я предпочитаю «Бифитер». Все. Отбой связи.

– Вас почтил своим обращением его светлость двадцать третий герцог Бедфордский лорд Джозеф Рассел, – уважительно доложил брауни. – Его светлость звонил из машины.

– Догадался, – поморщился я.

Шум переполненной трассы, доносившийся из динамика громкой связи, безоговорочно свидетельствовал о том, что встреча с другом моего безоблачного детства будет скорой и неотвратимой.

– У нас есть джин? – чуть помедлив, обратился я к малышу брауни, который несравненно лучше меня знал, что можно отыскать в закромах моего холостяцкого жилища, а что нет.

– У нас есть сосуд с рубиновой насечкой, милорд, – кланяясь, ответил маленький собеседник, за годы проживания со мной так и не отвыкший от подобострастного отношения к звонким титулам. – Ваша милость привезли его из Леванта и утверждали, что там джинн.

Я усмехнулся, вспоминая этот милый сувенир. Когда-то в одном из сопределов мой верный напарник по прозвищу Лис размахивал этим кувшином, точно ручной гранатой, и требовал у ошалевших мамелюков немедленно очистить галеру, или он выдернет пробку, ко всем шайтанам.

Позже, вернувшись в институт, он пытался вывезти сувенир на свою далекую родину, но таможня, сочтя бронзовый сосуд XII века до н э., запечатанный красным сургучом, национальным достоянием Британии, отказалась пропускать диковину. И с тех пор джинн (или что уж там было внутри) хранился у меня, ожидая часа, когда чья-нибудь неосторожная рука сломает наконец отмеченный соломоновой печатью сургуч.