Дмитрий Шидловский: Противостояние

— Папа, — воскликнул с заднего сиденья Виктор, — а мы каждый год будем приезжать сюда?

— Постараемся, — ответил Алексей.

Про себя он подумал: «Сделаю все, что смогу».

Павел вышел из леса. За плечами у него была двустволка. Колымский лес манил назад своей тишиной, первозданной красотой, мощью. Но впереди грохотал прииск, и надо было идти туда. Два дня назад отшумел вновь вернувшийся в жизнь советских людей новогодний праздник [4] В СССР с конца 20-х и до середины 30-х Новый год государственным праздником не считался. Некоторые люди, следуя старым традициям, все же отмечали его, но член партии за елку в доме вполне мог получить строгое взыскание. . Наступил новый, тысяча девятьсот тридцать восьмой год. Не так — о, не так он планировал встречать этот год, когда командовал Ингерманландской рабочей бригадой в Гражданскую войну и после, когда сидел в североросской тюрьме в качестве политзаключенного. Павел ожидал, что встретит его, возглавляя краснознаменные отряды, крушащие буржуазные режимы. Он предполагал, что может встретить его в глубоком подполье, в какой-нибудь из враждебных стран, готовя социалистическую революцию. Он даже был готов встретить его в качестве политзаключенного во вражеской тюрьме. Но так!

Его судьба после обмена с графом Этгардтом сложилась совсем иначе, чем он ожидал. Попав на прием к Сталину, он постарался выразить вождю всю свою преданность и желание служить ему, верному продолжателю дела Ленина, великому борцу за счастье всего человечества. Павел рассчитывал, что его пошлют на передний край борьбы, но оказался на технической работе в аппарате Коминтерна. Потом его перевели начальником отдела в министерство рыбного хозяйства. Потом заместителем директора «Союзпушнины». И наконец, директором золотодобывающего прииска на Колыме. Финансовые отчеты, бухгалтерские балансы, платежки за горюче-смазочные материалы и электроэнергию наполнили теперь его жизнь. Он понимал, что все это нужно для общего дела, для мировой революции, по все же мечтал об ином. А его уверенно вели «по хозяйственной линии» и явно не собирались переводить на более ответственную работу.

Вначале с ним установило сотрудничество ОГПУ. С Павлом консультировались, просили подобрать материалы для работы иностранной резидентуры в Северороссии и даже интересовались его текущей работой и сослуживцами. Но потом обращались все реже и реже. А с тридцать пятого, когда был арестован и расстрелян его «куратор» в ОГПУ товарищ Петерс, Павел вообще не имел контактов со спецслужбами.

В тридцать седьмом арестовали Наталью. В девятнадцатом ей удалось выбраться из захваченного североросскими белогвардейцами Петербурга и вернуться в Москву. Там она и встретила Павла в двадцать втором. В двадцать третьем у них родилась Роза. В двадцать пятом — Клара. А в двадцать шестом они зарегистрировали брак. Счастливая советская семья, единомышленники и соратники по борьбе. Ингу Павел вспоминал уже редко — была в его жизни минутная слабость, было увлечение чем-то мимолетным, милым, но… Но почему-то ему казалось, что она умерла тогда, в девятнадцатом.

С Натальей ему удалось создать ту семью, о которой он мечтал, и… все кончилось в тридцать седьмом. Пятнадцать лет лагерей за контрреволюционную деятельность и шпионаж в пользу Германии. Как и положено, он осудил ее и отрекся. Даже не потому, что хотел спасти себя и дочерей. Даже не потому, что подчинился партийной дисциплине и поступил как надлежало коммунисту. Он надеялся сохранить себя ради великой цели, которой жил с того момента, как попал в этот мир. Он ждал ареста. Он не верил в виновность Наталии. За годы жизни в Советском Союзе, и тем более на Колыме, он узнал и понял многое. Но главное, что пришло к нему, это понимание исторической целесообразности. Он осознал, насколько прав товарищ Сталин, проводя чистку рядов перед великим испытанием. Павел не ведал всего гениального замысла вождя, но готов был даже оправдать собственный расстрел, если бы это было необходимо для дела мирового пролетариата. Но Павел знал, что скажет следователю на первом допросе. Он скажет, что у него, арестованного Сергеева, есть очень важная, совершенно секретная информация, которую он готов доверить только товарищу Сталину или товарищу Берия. Другим он не верил.

Но время шло, а Павла не арестовывали и даже не снимали с должности. Он успокоился. Мысли о том, как изменить ход Великой Отечественной войны, снова захватили все его существо. Но как это сделать, сидя, пусть и директором прииска, на Колыме, на окраине великой империи? Над этой загадкой он бился все последние годы и не мог найти решения. Временами он хотел сорваться с места, прокричать всем о грозящей стране опасности. Но мысль о том, какие беды всему человечеству может принести бесконтрольное распространение тех знаний, которыми он обладал, заставляла его снова затаиться. Он боялся нанести вред делу мирового коммунизма своим вмешательством. Павел понимал: надо делать что-то, но не знал — что. Временами ему казалось, что эти постоянные сомнения сведут его с ума.