Сергей Шхиян - Грешница

Лицо и затылок обожгла нестерпимая боль. Все кругом испугано охнули, а я даже вскрикнула, подняла голову и медленно встала. Не знаю, что на меня нашло, но все незаслуженные обиды, словно разом подкатили под сердце. Муж попятился, что-то заорал и вновь замахнулся, но ударить не успел. Я схватила глиняную миску и наотмашь, бросила ему в лицо. Край точно попал ему в переносицу, и жидкая каша залила глаза.

Алексашка вскрикнул, выронил кнут, отскочил к стене и начал отирать лицо. Все испуганно молчали. Я как деревянная обошла стол и подняла кнут. Парнишка-провожатый начал пятиться, собираясь улизнуть из девичьей. Останься он на месте, я может быть, его бы и не заметила. Но он пошел боком так, как недавно передразнивал походку отчима, и я что есть силы, взмахнула рукой. Он успел заслониться, но сделал себе только хуже. Железные кольца на конце плети пришлись ему прямо по лицу.

— Караул, глаза, убили! — закричал он и бросился бежать.

Тотчас страшно и громко в один голос завыли бабы. Тонко и жалобно закричал Алексашка, боком пробираясь к дверям. Одна я молча стояла посреди девичьей, с опущенными руками и даже не отирала катившиеся по лицу кровь и слезы.

Потом я решила, что мне нужно бежать. Однако бежать оказалось некуда, в дверях уже стоял барин. Он был все в том же, что и утром золотистом бабьем салопе, на голове красная шапочка с кистью. Алексашка наткнулся на него, замолчал, попятился и размазал руками по лицу кашу. Бабы, увидев помещика, тоже замолчали.

— Что тут у вас происходит? — сердито спросил барин, удивленно разглядывая перепачканного казачка.

— Убила! — прямо ему в лицо, завопил мой муж. — Убила сука проклятая!

Барин осмотрел своего камердинера, его опустившиеся вниз усы, с которых капала жидкая пшенная каша, кнут в моей руке, но почему-то не рассердился, а только криво, усмехнулся:

— Да, кровь сразу видна, — непонятно кому, сказал он, имея в виду мое разбитое лицо. — Вот тебе Алексашка и наказание за Прасковью!

Я его поняла, хотя в тот момент мне было не до разговоров.

— Все, пошумели и хватит. Еще кого услышу, запорю! — пригрозил помещик, снова усмехнулся и больше не сказав, ни слова, ушел.

В девичьей наступила полная тишина. Бабы и девки испуганно жались по углам. Лакей Степан исчез вслед за барином. Алексашка жалобно всхлипывал и отирал липкие руки о свои красивые портки. Я выронила из руки кнут, села на лавку и от стыда и боли закрыла лицо руками. Вдруг мне на плечо опустилась чья-то легкая рука. Это была добрая бабушка.

— Пойдем со мной милая, — ласково сказала она, — нечего зря слезы лить, утро вечера мудренее.

Я послушно поднялась и пошла за ней следом. Мы вышли во двор.

— Обидели тебя, милая? — не то сказала, не то спросила она. — А ты зла в сердце не держи, покорись и прости. Они же все это не со зла, а по глупости и от скуки делают. Алексашку тоже понять можно, давно он любит Прасковью, а ее барин к себе в спальню взял, теперь они оба и бесятся, бабу поделить не могут.

— А за что он меня-то, бабушка? Я ему плохого не делала, — глотая слезы, спросила я.

— Свою обиду хотел на тебе выместить, а ты оказалась не простой девкой, тоже видать свой характер имеешь. Как ты его миской-то? — тихо засмеялась она. — Эх, мне бы так смолоду своего мужика покойного поучить! Вот уж кто моей кровушки попил! Пойдем, что ли.

Мы с ней медленно пошли через большой пустой двор к службам.

— Нынче на сеновале поспим, — сказала старушка, — а то тебя в девичьей наши ведьмы заедят. На вольном воздухе хоть и стыло, да от сена человеку дух полезный. А утром я тебя полечу, чтобы рожу-то от кнута не перекосило. Как это Алексашка-то тебя вжикнул, чуть глаза не выхлестал!

— Что ж мне, бабушка, дальше делать? — спросила я, когда мы дошли до большого сарая с сеном.

— Ничего не делай, жизнь сама покажет. Пока я не померла, заступлюсь, а когда помру, так сама за себя стоять научишься.

— Ты уж, бабушка, подольше не помирай, — попросила я.

— Эх, милая, думаешь, мне самой жить неохота? Только, похоже, срок мой подходит, кровь по ночам стынуть начала. Ну, да ничего, ночь как-нибудь протяну, а завтра новый день будет, а с ним и солнышко.

Мы вошли в сарай и по приставной лестнице поднялись на сеновал. Сена здесь было уже немного, последние прошлогодние запасы перед новым покосом. Старушка откуда-то вытащила тряпки, расстелила их и пригласила:

— Ложись рядом, деточка, вместе укроемся, а то ночи еще холодные.

Мы легли, и она сразу же затихла — уснула, а я еще долго ворочалась с боку на бок, вспоминая весь этот необычный день.