Василий Щепетнёв - Дело о волхве Дорошке

А как не воровать, когда паек мизерный, а дома шесть ртов? Вот и приходится. По чуть-чуть, без наглости, а то ведь, если шлепнут, конец семье. Помрут с голодухи.

Доктор Пеев сидел в маленьком, но опрятном кабинетике, дверь держал открытой, читал толстую книгу и пил чай. Услышав шаги привратника (Арехин по привычке ступал мягко) он оторвался от книги.

— Что случилось?

— Вот к вам-с, Христофор Теодорович.

— А-а… — в возгласе Пеева радости не было. Да откуда ей взяться, все-таки не пиво пили вместе, а убийцу искали, причем Христофор Теодорович был за подозреваемого (см. «Дело о замоскворецком упыре»).

— И вам, доктор, доброго здравия, — ответил Арехин.

— Ох, конечно, добрый вечер, или, вернее, ночь.

— Я пришел к вам в надежде, что вы поможете разобраться в одном деликатном вопросе.

— Опять отрезанные головы?

— Нет, нет. Что это вы пьете?

— Это? А, чай. Морковный. Для зрения очень полезен. Желаете?

— Желаю.

— Не извольте беспокоиться, мигом, — засуетился привратник, и точно — мигом налил в кружку — большую, толстостенную, держащую тепло долго, — крутого кипятка из чайника, принесенного тоже мигом.

Доктор Пеев положил в кружку три чайных ложки сушеной моркови и накрыл блюдцем:

— Минут пять настоять нужно. А вы, Андрей Дмитриевич, можете идти.

— Уже иду доктор, уже иду, за воротами присмотрю, снег почищу…

Дождавшись, пока привратник уйдет, Арехин сказал:

— Вижу, порядок в госпитале на высоте.

— Благодаря вам. И еще — говорят, открывается новый институт, в котором и головы пересаживать будут, и прочее… Не слышали?

— Слышал, что собираются открыть лабораторию анабиоза, глубокого сна, и вас, доктор Пеев, прочат в руководство.

— Да, и это тоже говорят.

— Только говорят?

— Решится все в ближайшее время. Как раз этот госпиталь под лабораторию и должен отойти.

— И поэтому вам совершенно не нужны никакие новые неприятности.

— Признаюсь, да.

— Тогда я вас обрадую: мне требуется только научная консультация.

— Насколько это в моих силах — готов.

— Анабиоз ведь — это особый сон?

— Можно сказать и так.

— А что науке известно о снах простых? О снах и о сновидениях? И особенно любопытно, может ли один человек проникать в сон другого? Видеть чужой сон, участвовать в нем, навязывать свои сюжеты и персонажи? Могу ли я мучать соседку, насылая ей во сны драконов, пьявок и грозя концом света?

— Наука категорически отрицает подобную возможность, — без колебаний ответил доктор. — По этому вопросу и покойный профессор Бахметьев, и ваш покорный слуга могут считаться весьма квалифицированными экспертами.

— Значит, категорически отвергает.

— Даже думать об этом не хочет, — подтвердил Пеев. — Вы попробуйте, попробуйте чаек. Острота глаза в вашем деле не помешает.

— Пробую.

Чай был морковный, и других определений просто не требовалось. Но Арехин пил, отчасти из вежливости, отчасти потому, что чувствовал жажду, а отчасти и потому, что морковь, действительно, улучшала и зрение, и слух. Вернее, не улучшала, а питала. А вовремя питаться глазам и ушам нужно столько же, сколько и желудку.

— С другой стороны, любой великий ученый поначалу напрочь отвергался, осмеивался и оплевывался этой самой наукой, — продолжил доктор Пеев. — Галилей, Левенгук или Дарвин могли бы много об этом рассказать, но их с нами уже нет. Целая академия наук просвещенной Франции в свое время считала бреднями сообщения о падении камней с неба. Беспроволочный телеграф не смогла вообразить даже фантазия Жюля Верна. Петенкофер отрицал микробы, как причину эпидемий. Сей профессор даже выхватил у профессора Коха колбу с культурой холеры и демонстративно выпил на глазах у академической публики — дело было во время заседания ученого общества.

— И что?

— И ничего. Холерой Петтенкофер не заболел. Однако холерные запятые Коха все-таки есть причина холеры.

— Любопытно… — протянул Арехин.

— Да уж. Ваши версии?

— Вероятно, Кох в целях безопасности принес с собою не натуральные холерные микробы, а что-нибудь на них похожее. Все-таки холера — она холера, фамильярностей не терпит. И оказался прав. Но Петенкофер-то хорош! А вдруг бы заболел? А вдруг бы еще сто человек за собой утащил? Или сто тысяч?

— Он, наверное, об этом не думал, поскольку не верил в микробную природу холеры, считал ее ошибочной. Все, мол, от миазмов. Но к чему я рассказал эту историю: наука не есть некое безошибочное божество. Она меняется, порой меняется стремительно, и то, что вчера считалось ересью и чушью, сегодня — общепринятый научный постулат.