Сергей Мстиславский - Грач - птица весенняя

Infra, intra, juxta, ob…

Он перевел дух. Гимназисты слушали в немом восторге.

Penes, pons, post, praeter,

Prope, propter, per, secundum…

Вагон гудел, слов не было слышно. Ну ясно же, свой! По грамматике Ходобая, латинской, так и чешет…

Хлопнула дверь в коридоре с площадки. И голос, начальственный и гулкий:

— Ваш-ши билеты.

— Контроль!

Мальчики стали шарить по карманам: железнодорожный билет — это ж такая штука… обязательно куда-нибудь засунется. И уж если где-нибудь есть прореха в кармане — провалится обязательно. А начальственный голос, контролерский, уже в соседнем купе:

— Ваш-ши билеты, господа.

Василий поманил таинственно пальцем рыжего. Мальчик нагнулся к нему. Василий зашептал:

— Слушай, Соколиный Глаз… Если ты пройдешь влево от нашей пещеры, по просеке, ты найдешь логово бледнолицей собаки… Но сможешь ли ты подойти, чтобы он не заметил?

— Когда команчи выходят на тропинку войны, — быстро и гордо сказал мальчик и выпрямился, — презренный враг видит их в ту только минуту, когда томагавк дробит ему череп.

— Иди, — кивнул Василий, — И, когда будет проверка, проследи, до какой станции у него билет.

Рыжий втянул голову в плечи и выскользнул из купе. Контролер, в форменной железнодорожной фуражке и штатском холодном, потертом пальто, уже щелкал щипцами на пороге, пробивая картонные билеты:

— Вильна… Вильна… Вильна…

Контроль прошел. И почти тотчас вернулся рыжий, Он был взволнован и даже бледен. Он дал мальчикам, стоявшим около Василия, знак отойти и прошептал ему на ухо:

— Он никуда не едет.

Василий удивился искренне:

— То есть как «никуда»? Поезд же идет…

— Поезд идет, а он — нет. То есть это не считается! — громко уже воскликнул мальчик, явно возмущаясь несообразительностью собеседника. — Он сидит, а билета у него нет никуда. Он показал кондуктору…

Василий остановил его движением руки:

— Книжечку, маленькую, в рыжем переплетике. В ней фотография, с печатью…

Глаза рыжего выразили снова бесконечное уважение.

— Вы опять… не глядя…

Василий, смеясь, обнял мальчика за плечи:

— Значит — никуда? Если человек едет без билета, то это не считается? Верно. Мне стыдно, что сразу мне не пришло в голову. Он доедет с нами до Вильны — я тебе открою его тайну.

— А вы… тоже до Вильны?

— Тоже.

— В цирк?.. — пропищал, подсунувшись, маленький и чернявый, тот самый, что крикнул о предлогах с винительным.

Рыжий сдвинул брови сердито:

— Молчи, дурак!

Он посмотрел, скосив глаз, на Василия. Было ясно: мальчик почему-то подумал, что Василий обидится. Но Василий не обиделся. Он похлопал по плечу вихрастого:

— Ну, собирай военный совет, «вождь». До Вильны не так далеко: надо ж успеть придумать. А пока я послушаю, как вы с инспектором воюете…

— Можно было бы рассказать, — задумчиво сказал рыжий. — Ведь с инспектором, с директором, с учителями у нас война каждый день, ни на один час не перестает… Но вы же сами знаете, если были в гимназии. Ведь всюду так, всюду одинаково…

Белобрысый вздохнул и понурился:

— И одинаково ничего не выходит: что ни делай, все остается по-старому.

— А что вы делали? — спросил Василий.

— Разное, — отозвались мальчики из всех углов. — Но вы лучше расскажите о себе: как у вас в гимназии было?

— Я?.. — Василий задумался на минуту. — Я не в счет.

Мальчики насторожились.

— Почему?

— Потому что я совсем по-другому воевал со своими учителями. Конечно, и у нас было, как у вас теперь. Исключения ж и у вас есть… и, пожалуй, не так мало? — Он усмехнулся. — Много есть имен на is!.. Так вот, я подумал, крепко подумал: почему, собственно, это так?

Гимназисты притихли совсем. Они прижались плечами. И голос, чуть слышный:

— Ну, почему?

— Потому что во всей жизни так, — сказал Василий. — Жизнь наша нынешняя так устроена. Вы читали когда-нибудь или рассказывал вам кто, как крестьянам живется, в какой они кабале у помещиков, у купцов?.. И рабочий в какой кабале у фабриканта?.. У нас в городе кожевенный завод был, на той улице, где я жил. Я, мальчиком, видел: рабочие голодные, больные, все руки в язвах, потому что работают они в сырости, в известке, по шестнадцать часов в сутки и при этой работе необходимы резиновые перчатки, а хозяин не дает, дороги они — три рубля пара. Человеческая жизнь дешевле хозяину… Что такое хозяину человеческая жизнь! Ну а рабочие сами, конечно, купить не могут, потому что весь их заработок в день — тридцать — сорок копеек. Ведь у каждого семья, дети…