Светлана Кузнецова - Новая Зона. Крадущийся во тьме

Так и получают инфаркт в молодом возрасте! Глаза он открыл, даже не задумавшись, насколько это опасно.

Почти вплотную к нему сидел на корточках Тиха и смотрел совершенно непонятным взглядом — пустым и расфокусированным. Он медленно приложил к губам подушечку указательного пальца и застыл, пока Никита не догадался кивнуть.

Тиха, не говоря ни слова, поднялся и снова застыл, ожидая, пока Никита встанет на подгибающиеся ноги. Удалось это только со второго раза. Тошнота тотчас подступила к горлу, но Никита вначале сдержал рвотные позывы, а потом, перетерпев, почувствовал себя лучше.

По идее, Тиха уже не являлся тем, о ком Никита помнил и скорбел. Однако находиться рядом с ним было много приятнее, чем с крысами.

Эмионики представлялись самой страшной угрозой московской Зоны во многом потому, что оказались гораздо разумнее, нежели предполагали ученые. Они имели свои амбиции, чуть ли не по захвату мира, воспринимали себя частью коллективного разума и умели управлять другими мутантами.

«А и пусть, — решил Никита. — Он хотя бы меня не съест».

Тиха протянул руку, взял его за запястье, и мир вокруг взорвался настолько яркими сочетаниями красок, что, не проходи Никита еще совсем недавно через визуальную аномалию, заорал бы в голос от неожиданности. Подумалось даже: а собственно, была ли та самая аномалия или эмионик как-то воздействовал на всю их группу? В конце концов, никто не знает, насколько далеко распространяются возможности «детей Зоны». Возможно, для того, чтобы втянуть человека в свой морок, эмионику не обязательно прикосновение.

Название «морок» Никите понравилось, и впредь он решил называть визуальную аномалию именно так.

В «мороке» Тиха выглядел совсем так же, как на старых фотографиях, которые хранил Никита. С лица и одежды исчезла грязь, взгляд казался гораздо более осмысленным.

Тиха потянул Никиту за собой, и тот пошел, совершенно ничего не боясь.

«Как бык на скотобойню», — промелькнуло в голове и тотчас исчезло.

Он не задумывался, где именно идет, и не пытался представлять все ужасы крысиной норы. Наверняка его оттащили в кладовую, в которой мутанты хранили «провиант». Никита сразу понял, что никого живого здесь не обнаружит, а искать друзей по несчастью бессмысленно, и закрыл эту тему для себя раз и навсегда.

Возможно, Тиха как-то контролировал его мысли и эмоции, поскольку ни страхи, ни опасения так и не овладели Никитой. То, что раньше заставило бы его паниковать, теперь просто приходило на ум и отметалось, как совершенно необоснованное накручивание себя. Как говорится: проблемы станем решать по мере их поступления, а коль не наступят, то никакие они не проблемы.

Иногда Тиха сжимал его руку, и Никита догадывался закрыть глаза. Упасть он не боялся, но все равно выдумывал всякие ужасы. Представлялось, как они проходят мимо оскаленных крысиных морд. Чувствительные носы улавливают запах, но установить его источник не в состоянии.

Чем-то эти фантазии напоминали просмотр в кинотеатре семь «Д» какого-нибудь фантастического блокбастера. Вроде и спецэффекты на уровне, а за себя не волнуешься, увлеченный происходящим на экране.

Никита не сомневался: ничего мутанты уже не сделают. Возможно, эмионики и не могли их подчинить, но «отвести глаза» было им вполне по силам.

Тиха не делился с ним информацией и ничего не говорил ни вербально, ни телепатически. Он предпочитал напоминать о себе лишь в самых крайних случаях, только вел, но на душе все равно становилось легко и спокойно. Уходила нервозная тоска. Никита так сросся с ней, что в последнее время, казалось, и не замечал. Однако теперь, когда ее вдруг не стало, наконец-то понял, в каком на самом деле состоянии прожил все эти месяцы… даже годы.

Иногда тоска отпускала его совсем немного, временами почти растворялась, но чаще сгущалась туманом или даже мутным киселем из черной смородины с комками крахмала. А вот сейчас Никите стало хорошо — едва ли не впервые в жизни. Интересно, люди, уходящие с эмиониками, чувствовали подобное?

Никита читал описание очевидцев: пораженные эмо-ударом люди настолько захлебывались собственными эмоциями, что порой теряли человеческий облик. Однако сам он чувствовал лишь бесконечный покой, безопасность и свободу, которой давно, если не никогда, не испытывал.

«Морок» посветлел, и Никита догадался, что они вышли на поверхность. Цвета, ранее бившие по глазам, стали менее контрастными, слегка приглушенными и теперь просто переливались. Системы они не имели вовсе. В «мороке» иной раз проскальзывали какие-то элементы, но их не удавалось сложить в ясную картину.