Дмитрий Санин: Прекрасное далеко

— Так Вы русский?! — вдруг с огромным облегчением выдохнул «финн», на чистейшем русском языке. — А я уж думал, в Финляндию меня занесло… Это что же, Выборг? — он неопределённо показал рукой вокруг, и оторвал, наконец, взгляд от туфель Николая. Теперь он удивлённо смотрел Николаю в глаза, хлопая короткими белёсыми ресницами.

«Тьфу… Наш, значит», — Николай мгновенно потерял всякий интерес к происходящему. Веселье тут же испарилось, как не бывало, вновь накатила прежняя равнодушная брезгливость. — «Наклюкаться и уехать на другой конец города. И думать, что попал в Финляндию. Тьфу.»

Парнишка тем временем заметно повеселел — известие о том, что он не в Финляндии, подействовало на него ободряюще.

«И чего я его за финна принял? Типичный же русак…»

— Да нет, не Выборг, — Николай равнодушно отхлебнул из банки, намереваясь уйти. — Питер. Просвещения. Но метро закрыто.

У парнишки в глазах снова плеснулась паника. Он опять огляделся и жалко улыбнулся.

— Это вправду Просвещения? А с какого конца?

«Идиотский вопрос…»

— Вот видете, проспект Просвещения? — нетерпеливо сказал Николай. — Это Выборгское шоссе. Там — метро «Просвещения», там — «Озерки».

Парнишка с размаху вцепился себе в шевелюру.

— «Озерки»?! «Озерки» уже открыли? И «Просвещения»?

— И не закрывали, — отрезвляюще-безжалостно напомнил Николай. — Двадцать лет как. Вы пойдите, выпейте чаю, скушайте чего-нибудь в буфете на заправке. Если что-то не так — «скорую» вызывайте. А я пойду, ладно? До свидания.

Глаза у парнишки были как у потерявшейся собаки. Николай отвернулся и быстро пошёл в сторону дома.

Сзади раздался топот.

— Товарищ, подождите…

Николай неприязненно обернулся. Вот прилип…

— Помогите мне! Пожалуйста, товарищ… — парнишка тараторил отчаянным голосом человека, которому действительно плохо и который отчаянно нуждается в помощи. — Помогите… Я живу в Ленинграде, в 1985 году, я ничего не понимаю… Я студент… Я не понимаю, где я, и как сюда попал…

Он трясущейся рукой совал Николаю студбилет. Старый советский студбилет.

Кухонный стол. Две тарелки щедро наваленных охотничьих колбасок, зажаренных горящими в спирту. Четыре охлаждённые банки пива и пепельница. Массивная литровка ржаной — если вдруг гость пожелает. По запотевшему боку ползёт сложным зигзагом холодная капля… Студбилет на имя Андрея Васильевича Ткаченко, тысяча девятьсот шестьдесят четвёртого года рождения, студента третьего курса Политеха. Три мятых, забытого оливкового цвета, рублика. Пятьдесят три копейки монетами (все не младше восемьдесят четвёртого года — проверено). Единый проездной студенческий билет на май восемьдесят пятого (как новенький). Чёрная пачка «Арктики» (цена шестьдесят копеек).

Верить? Надо быть дураком, чтобы в это поверить.

И надо быть полным дураком, чтобы пройти мимо…

Ох, дурак, дурак…

Николай, стряхнув полночное оцепенение, с хрустом сковырнул кольцо очередной банки пива, и аккуратно долил бокалы.

— Вкусное пиво, — Андрей отвлёкся от телевизора и с уважением потрогал пальцем плотную шапку пены. — «Туборг»… Пена — пятак выдержит…

— Дерьмо, — Николай коротко поморщился. — Сильногазированная жидкость с запахом пива.

— Так вкусно же… — Андрей смущённо заёрзал и с удовольствием понюхал бокал. — Люблю пиво. Такой чистый запах, без кислятины…

— Давай… За тебя, путешественник во времени!..

Они негромко цокнули бокалами и отпили. Андрей неудобно сидел на диване, на самом краешке, осторожно обхватив бокал руками. Парень — если всё это правда — оказался молодцом; быстро оправился, не скулил, не ныл, маму не звал… Растерян, конечно… А кто бы не растерялся, оказавшись вдруг в будущем? За спиной Николая беззвучно мигал разными цветами телевизор, и Андрей непроизвольно уставился в него, вытаращив свои светло-серые глаза. «Сейчас рот откроет», — подумал Николай, и обернулся, неудобно выкрутив шею: по телевизору гнали запись какого-то концерта. — «Ничего, ничего… Глазей в ящик — а я пока за тобой понаблюдаю…»

— Это что, Пугачиха?! — Андрей нервно прыснул.

— Точно! Она самая… — Николай откинулся обратно в кресло. Он привычно, тыльной стороной ладони, лениво помассировал голову, помогая встречными движениями, отчего стал похож на кота, разложившегося в кресле и педантично намывающего гостей. Острые прижатые уши довершали сходство — и ещё глаза, горящие настороженным жёлтым огнём. — София Ротару, кстати, всё такая же — ничуть не изменилась…