Юрий Ижевчанин: Критический эксперимент

-- Как хорошо! Я же говорила о взаимопонимании и согласии. Сейчас мне именно это и надо было! Но я отвлеклась от главного. Когда меня перестала съедать неутоленная жажда человеческой нежной любви, соединенной с настоящей страстью, я стала чувствовать. что внутри меня таятся и другие силы. Ты видел, что я почти ничего не читала. Но Библию я знаю прекрасно, а другие книги, которые мне попадались до этого, были настолько грубы и дурны, что вызывали у меня отвращение. Меня до сих пор мучает мысль. В детстве, когда нас немного учили латыни в школе, я поражалась, как это другие не могут понять таких простых вещей, как законы латинского языка? А если бы я стала серьезно учиться еще тогда, то сколько бы языков и сколько бы интересного я могла бы узнать! Я могла бы стать второй Гипатией, и тогда, наверно, мои сограждане тоже растерзали бы меня, если бы я своевременно не убралась куда-то в Лондон или Петербург. А сейчас я стала всего лишь красивой драгоценностью, и в этом качестве город меня зауважал. Но я понимаю, что, если я сейчас бриллиант Пруссии — помнишь, что так меня неоднократно называли — то огранил этот бриллиант, который казался тусклым и бесформенным куском холодного и твердого камня, ты, и никто другой.

Гретхен продолжала.

-- Единственное, о чем я иногда жалею — что мы не встретились на десять лет раньше. Я бы себя нашла как раз вовремя. Но потом я вспоминаю, где я тогда жила, и понимаю, что в Пруссии это было бы невозможно. Все-таки Россия — намного более свободная страна.

Я внутренне ухмыльнулся и восхитился.

-- Вот это речь! Воистину прав Суворов: в тебе пропал стратег и демагог одновременно! А бабник просто перешел в другую ипостась!

И мы искренне и нежно обнялись, подарив друг другу одну из лучших наших ночей. А вопрос был временно исчерпан.

И почти что в тот день, когда радостный Шлюк приехал сдавать рукопись в печать, (не помню, в точности, чуть раньше или чуть позже) я почувствовал, что ЗАДАЧА РЕШЕНА. Теперь осталось сделать выбор.

Гретхен уже заметила, что я сам не свой, и покинула своего очередного любовника, чтобы меня утешить. Но я даже не смог с ней иметь дело. Она попросила Анну принести сына, и обе мамаши стали расхваливать успехи своего ребенка. Я оттаял, потеплел, стал играть с сыном, а Гретхен говорила, что она воспитывает его по-афински (не очень строго, но и не изнеживая), хочет, чтобы он стал офицером, ученым и поэтом, как его отцы. Я поневоле улыбнулся и стал ее просить, чтобы она не надеялась на все это сразу. Бог никогда всего не дает человеку. Главное, чтобы он стал хорошим офицером и человеком чести, а остальное приложится по мере того, как Господь позволит.

Анна каким-то инстинктом чувствовала что-то неладное, и вдруг ее инстинкт сработал полностью: она бегом унесла сына, который стал плакать, отдала его няне, а затем вернулась обратно, бросилась передо мной на колени и буквально завыла по-собачьи:

-- Господин, не уходите!

Она повторила это несколько раз. Я гладил ее, и постепенно утешил, а потом сказал, что у меня очень серьезные и неприятные дела. Гретхен заявила, что тогда она сегодня вечером устроит легкое пиршество и постарается развеять все мои печали, а потом, Бог даст, все уладится. Но я наотрез отказался, и заявил, что я хочу побыть один.

Я заперся в своей комнате и понял, что должен вернуться. На душе стало легче. А тут еще постучалась вконец обеспокоенная Анна. Я погладил ее, она принесла мне чаю, и мы обнялись на прощание (это я-то знал, что прощание). И я заснул, чтобы утром готовиться к возвращению.

Я весь последний день посвятил распродаже лишнего имущества (интуиция подсказала мне, что стоит это сделать). Написал прощальные письма обиженному на меня профессору Канту, магистру Шлюку, академику Баркову и своему начальнику Суворову. Текст их немного различался, но смысл был один и тот же: я благодарил их за хорошее отношение, просил прощения за нанесенные вольные и невольные обиды и сообщал, что я решил подготовить душу к свиданию с Богом и ухожу из мира.

Утром вышел к завтраку, вручил Гретхен плату еще за месяц вперед (ритуал ежемесячной платы у нас так и остался, теперь уже в качестве юмористического обычая) и сказал ей, что вновь уезжаю по делам. Письма всем, кроме начальника, отослал. Письмо начальнику оставил на столе.

Нанял извозчика, поехал в лесок. Перед лесом остановил возок, расплатился и пошел по тропинке, затем свернул с нее и наконец-то понял, что вокруг меня никого нет. Я раскинул руки, закрыл глаза и представил себе Технический отдел практики. Карта встала перед глазами и вновь потянула меня к себе, но на сей раз на ней был один огонек: Москва.