Алекс Кун - Петербург

Спешились у здания Сената, первый этаж которого, мастера сделали уже вполне жилым, и, судя по коридору, где меня вели, вполне законченным.

Вечерняя жизнь новоиспеченных коллегий текла активно. То ли от электрического освещения, то ли от происходящих событий — но коридоры Сената заполнял снующий народ не меньше чем дворец днем. Перед секцией штат-коллегии вообще целая шумящая толпа собралась, которую драгуны распихивали локтями.

В кабинет Ромодановского мы буквально ввалились, провожаемые в спину тяжелыми эпитетами, рикошетирующими от моей брони безразличия. Приходилось только китель на груди придерживать, чтоб раньше времени меня никто не рванул за воротник.

У Федора Юрьевича собрались, активно жестикулируя, уже с десяток бояр. Вместе с нашей компанией тут стало тесно. Маловаты кабинеты в Сенате запроектированы.

Князь-кесарь, богатырским рыком, прервал бушующий в кабинете переговорный процесс. В наступившей тишине все взоры скрестились на мне, и безмолвие вновь взорвалась эпитетами, из которых «паскудьнъ безродный» было самым мягким.

Брызгая слюной, ко мне рванул один из активистов, ищущих правду. Хорошо, что некоторые бояре такие упертые на традициях и не сбрили бороды. Очень удобно схватить за нее, и загнать два пальца под челюсть, искренне наслаждаясь хрипом жертвы. В кабинете вновь наступила хлипкая тишина, которой не преминул воспользоваться, заглядывая в закатывающиеся глаза вершка боярской эволюции.

— Ты кто такой, чтоб мне пред тобой ответ держать?!! Токмо от государя хулу приму, да от князей, что не предками, а делами личными рода возвеличили. Тебя же, дед, в делах никаких не видал, и молвить мне с тобой не о чем.

С каждой фразой вдавливал пальцы в горло боярина все глубже. Помрет, так помрет. Плевать. Хорошо, что Дар у меня забрали.

Оттолкнул хрипящее тело, принял на броню безразличия ненавидящие взгляды присутствующих. Пусть ненавидят. Главное, чтоб за грудки раньше времени не хватали.

— Федор Юрьевич. Мне с тобой о деле государевом перемолвиться потребно было. Уйми ты этих поносителей!

Княз-кесарь опустился за стол, из-за которого вскочил при нашем появлении.

— А кто тебе молвил, будто стану я с татем разговоры вести? У меня для того иные людишки имеются!

— Станешь, князь Федор, ибо государь уже ноне ждет от тебя сказ, как дело было. Ведь не кабацкая поножовщина случилась. Обскажу тебе, как все вышло, не за страх, а дабы правду без прикрас донести. Своей вины не умаляя, но и чужой к себе не примеривая. А далее, пусть государь решает. Его слово для нас всех закон. Его! А не бояр крикливых.

Помянутые бояре опять загалдели, быстро наращивая градус и громкость обвинений. Ромодановский послушал несколько минут нарастающие вопли, по которым за мной числилось вырезание всего дворянского поголовья, всех иностранцев и, заодно, большинство домашней скотины. Примерно так и звучали их — «Ведомы нам твои деяния кровавые…».

Видимо мысленно согласившись, что с такой ахинеей к Петру идти не следует, князь-кесарь прихлопнул по столу, обрывая зачитывание затянувшегося обвинения.

— Оставьте нас бояре. Услышал уже, что донести вы хотели. Завтра, пред государем, и продолжите. Ступайте покудова.

Спокойный голос князя-кесаря имел значительный вес. Бояре потянулись на выход, обжигая меня злыми взглядами. Большинство пришедших драгун ушли за боярами. В помещении разом стало просторно. Не так уж и малы кабинеты.

— Сказывай, коль пришел, свою правду.

Прав Ромодановский — правда у всех своя. Изложил ему подробно, как на нас напали тати, и как потом, выяснив, откуда они пришли — вырезал всю разбойничью шайку и их пособников под корень. И мне плевать, какими титулами или верительными грамотами прикрывались эти нелюди. Как и безразлично, что встал с ними в один ряд. В душе опять всколыхнулся пепел, заставляя замирать сердце и сжимать зубы. Честно признался, что больше всего хочу прибить этих гадов еще раз. И еще раз, коли случай представиться.

Нет. Больше всего хочу, чтоб сегодняшнего дня совсем не было в моей жизни. Вот только третьего шанса все изменить — мне не выпадет. Лучше бы и второй не выпадал. Но об этом Ромодановскому уже не сказал.

Князь Федор, хоть меня и недолюбливал, выслушал, неторопливую исповедь, не перебивая. И вопросов у него не возникло, так как расписал все по минутам и лицам. Вопросы не по существу не считаются. Как мне объяснить ему, зачем мне это все надо и почему не отдал справедливость в руки Петра? Наверное, он еще верит в справедливость. А моя вера сгорела вместе со всем остальным.